Все люди — враги

К его ужасу и отчаянию, Ката внезапно разразилась слезами, почти ураганом плача, вся ее плоть содрогалась от рыданий, как будто все горе и несчастье и одиночество многих лет наконец нашли себе выход. Тони обнимал ее нежно, но крепко, стараясь успокоить и утешить молчаливой симпатией своего тела. Он чувствовал, как ее слезы, сначала горячие, а потом холодные, просачивались через его тонкую рубашку, и это, что в другой женщине раздражало бы его, казалось правильным, потому что то была Ката. Кому бы она отдала свои слезы, если не ему? Наконец она немного пришла в себя, но все еще глубоко и часто всхлипывала, как всхлипывает обиженный ребенок, и не могла еще говорить. Тони мягко освободился от ее жадного, крепкого объятия, обвил рукой ее талию, чтобы поддержать ее, и повел в сторону к деревьям арбутуса. Ката маленьким платочком старалась вытереть слезы. Через несколько метров за плотной завесой арбутуса Тони нашел маленькое местечко, свободное от камней и цитуса и защищенное от солнца. Он сел, взял Кату на руки и обнял ее осторожно, нежно, как будто она была обиженным ребенком, потерявшимся и наконец найденным. Он гладил ее руки, желая оживить их, прижимался горячими губами к ее лицу и шептал что-то, — он сам не понимал своих слов, но знал, что ей нужен звук его голоса.

Рыдания прекратились, и Ката перестала дрожать. Тихонько положив ей руку на грудь, Тони услышал, что ее сердце перестало биться с такой пугающей силой и напряжение ее тела потихоньку ослабевало, когда ее кровь начала отвечать его крови. Только время от времени Ката все еще вздыхала глубоко и прерывисто, и, помимо ее воли, эти вздохи выражали такую боль, что и для него они были болезненны, как рана. Она наклонила голову, и Тони не мог видеть ее лица, но с восторгом почувствовал, как она робко подняла руку и положила ее ему на горло, где рубашка была расстегнута. Он понял, что, значит, она не забыла. Когда, казалось, она совсем успокоилась, он сказал:

— Ката, дорогая, прости, что я так испугал тебя. Скакал за тобой, как башанский бык. Но я только вчера узнал, что ты здесь.

— От кого?

— От Филомены.

— В Риме?

— Да.

— Как ты быстро приехал сюда.

— Я нанял облако у Ариеля[209]! Я просил облако побыстрее, но все скорые были заняты.

— Время тянулось так медленно, медленно для меня, Тони.

— И для меня, я так отчаянно разыскивал тебя, мне так не хватало тебя, моя Ката.

— Когда?

— В тысяча девятьсот девятнадцатом.

— Здесь?

— Да, и до этого, в Вене. Разыскивая тебя, я обрыскал весь этот проклятый город.

— В каком месяце?

— В октябре.

— Я лежала больная в деревне, в Бишопсхофене.

— Боги были против нас.

— Что ты сделал, не найдя меня?

— Приехал сюда и тосковал, потом подумал, что ты умерла, и плакал на нашей постели в гостинице, потом вернулся в Англию и нанялся швейцаром к дьяволу.

— К дьяволице? Она была мила?

— Кто?

— Дьяволица.

— Нет, отвратительна! Я убежал.

— С кем?

— Один.

— Что заставило тебя пойти к Филомене в Риме?

— Я не знаю. Наверное, боги. Я был в Тунисе, раздумывал, куда бы ехать, и меня что-то толкнуло снова поехать в Рим. Потом вчера я зашел позавтракать в тот маленький ресторанчик, нашел Филомену, и она мне сказала, что ты здесь, — остальное ты знаешь. Или, впрочем, не знаешь. Узнаешь в свое время. Как нам много надо сказать друг другу!

Ката вдруг выпрямилась у него на коленях, отклонилась назад и поглядела на него. Тони показалось совершенно замечательным, что на него так глядят, и глядит та, от кого ему нужен такой взгляд. Но в его сердце возникла новая глубокая боль, когда он увидел выражение огромной печали в глазах Каты и вокруг них, и горе, смешанное со сладостью ее рта. Она была красива, даже еще красивее, чем когда была девочкой, но, о боже, зачем было нужно, чтобы она так много страдала? Глубина несправедливости уничтожила всякую мысль о возможности мести, но, черт побери, зачем так сильны зло и жестокость и алчность? А Ката все изучала его лицо, как будто оно было загадкой, которую только она могла прочесть.

— Ты изменился очень мало, Тони, только ты теперь мужчина.

— А ты женщина, Ката! Даже еще красивее, чем была.

— Ты знаешь, о чем я думала, когда ты вдруг появился?

— Обо мне?

— Нет. Как вы самонадеянны, красивые мужчины! Я думала, что мне уже за тридцать и что пора уходить в отставку, что начинается одинокая старость.

— Какой абсурд! Во всяком случае, я не так эгоцентричен, как ты. Могу поклясться, что почти ни о чем не думал, кроме как о тебе, а в течение последних двадцати четырех часов только о том, как к тебе добраться.

Ката засмеялась, и он был счастлив, что печаль не разучила ее смеяться. Он сказал:

— И, Ката…

— Что?

— Ты меня до сих пор не поцеловала.

Быстрым движением, в котором были и грация и ласка, она наклонилась вперед и прижала свои губы к его губам. Она хотела только коротко поцеловать его, но этот один короткий поцелуй превратился в многие и очень долгие; и когда она так красиво и искренно отдала ему свои уста, он понял, что Ката его снов и воспоминаний воссоединилась с реальной Катой в еще более прекрасном настоящем.