– Ух ты, – улыбается миссис Кларк. – Не говори ему. Он будет невыносим на совещаниях. Упс! Это мне, наверное, тоже нельзя говорить. – Она встает и берет свою кружку. – Так, меня ждет проверка работ. А ты что будешь делать?
Я снова переминаюсь с ноги на ногу.
– На самом деле, собиралась спросить, могу ли посидеть здесь некоторое время? У меня окно, трудно работать в библиотеке… – Потому что я прячусь от тебя. – Вы не возражаете?
Она протягивает руку.
– Конечно. Мой кабинет – твой кабинет. Хорошая работа, Амели. Не могу дождаться, когда ты запишешь песню.
– Я тоже.
Смотрю, как миссис Кларк выходит. Шум из коридора становится немного громче, когда она распахивает дверь. Если сяду в том углу, то ты не сможешь увидеть меня через стекло. Никто не сможет меня увидеть. И это как раз то, что мне нужно следующие сорок минут до встречи с Джоан.
Я позволяю себе пять минут пофантазировать обо всем, что произошло сегодня утром. Рисую сердца, проигрывая все по-диснеевски прекрасные концовки в голове. Вот фантазия о том, как ты просишь прощения в течение нескольких недель. С радостью делаешь все, что я когда-либо хотела, чтобы доказать свою любовь, и тогда мы воссоединяемся навеки. Представляю себе наш поцелуй у той садовой изгороди.
– Прекрати, – говорю вслух.
Память хранит все мелочи. Я здесь, потому что кабинет музыки – одно из мест, где я плакала. Это не поддается описанию. Он выглядит почти как любой кабинет в любом учебном заведении. Здесь есть выцветший настенный дисплей, который не меняли годами. Столы расставлены в виде подковы и под ними прилеплены кучи жевательных резинок. Это кабинет, в котором всегда слишком холодно зимой и слишком жарко летом. Просто самый обычный класс, в котором меня заставили плакать.
Закрываю глаза.
– Шизанутая, – бормочу себе под нос, повторяя твои слова. – Ты совсем спятила.
Снова открываю глаза и обнаруживаю, что улыбаюсь. Как странно, что именно сегодня – в тот день, когда я решила вспомнить этот конкретный плач, который был из-за нее, ты сказал, что все еще любишь меня. Что она ничего для тебя не значит.
Жизнь действительно идет по кругу, не так ли? Возможно, вам придется ждать намного дольше, чем хотелось бы, но, в конце концов, вы действительно вернетесь к своей исходной точке.
Она…
Не очень солидарно постоянно называть ее так.
Ее зовут Иден.
– Я не могу прийти к тебе сегодня вечером, – буднично сообщил Риз, не глядя на меня, в столовой. – Пишу песни вместе с Иден.
Это было первое упоминание о ней, которое не осталось незамеченным. Покажите мне бывшую девушку, чьи маленькие уши не навостряются, когда ее парень случайно упоминает имя новой в разговоре.
Я очень старалась не выдавать своих эмоций. И это хорошо получалось. Если вы можете держать свои брови неподвижными, это как бы останавливает эмоциональные реакции в остальной части вашего лица.
– Кто такая Иден? – спросила я настолько нейтрально, насколько это вообще возможно.
– Ты знаешь Иден! Все ее знают.
– Я нет.
Здесь была пара нюансов. Во-первых, он только что отменил планы встретиться со мной. Снова. Хотя мы уже несколько недель не проводили вместе ни минуты. Даже во время рождественских каникул почти не виделись.
– Я не виноват, что должен повидаться со своим отцом, – сказал Риз тогда, заставляя меня устыдиться. Хотя он навещал своего отца всего два дня.
Во-вторых, из-за отмены встречи мне предстояла еще одна ночь в одиночестве в попытках придумать, как объяснить родителям, почему у меня буквально нет личной жизни. Я едва могла вынести эту мысль. Одна, просто смотрю в свой телефон и думаю, когда же он мне напишет. Испытываю эйфорию всякий раз, когда загорается экран, а затем отчаяние, когда приходит осознание, что это не сообщение от Риза – это вообще не сообщение от кого-либо, а сигнал о севшей батарее.
В-третьих, я была уверена, что отказ Риза означал, что он больше не любит меня. Это вызывало мучительное беспокойство, и стало ясно: я не смогу есть до конца дня.
Он даже не купил мне подарок на Рождество, утверждая, что поездка в Шеффилд и была подарком:
– Зачем тебе вообще нужны подарки, чтобы знать, как я тебя люблю? Это похоже на неуверенность в себе, не находишь?
И теперь в довершение всего мне приходится иметь дело с какой-то случайной девушкой, которую зовут Иден?
– О боже, ты опять начинаешь, да? – сказал он, уже злясь.
– Что? Почему?
– Послушай, Амели. Я не могу проводить с тобой каждую минуту своего гребаного времени – это было бы странно.
Группа, как всегда, делила между собой тарелку чипсов и изо всех сил притворялась, что не слушает наш разговор.
– Я рада, что ты пишешь песни, – запротестовала я, чувствуя, что краснею. – Никогда не говорила, что не рада.
– Но я вижу это по твоему лицу. Ты иногда такая жалкая.
Ай.
Ай-ай-ай-ай-ай.
Парни ели чипсы и не смотрели на меня. Они все достали телефоны и сделали вид, что погружены в происходящее на экранах.
Риз продолжал: