Все мои женщины. Пробуждение

Он слушал эту музыку и вспоминал выступление Эворы в Берлине. Давным-давно. Подруга Патриции осталась с их маленькой тогда Сесилькой, а они поехали на концерт. Когда включили свет, на сцене перед ними стояла босоногая старая женщина, одетая в зеленое платье и зеленый плащ, накинутый на платье. Они с Патрицией оба вышли с того концерта совершенно очарованные. Он вспомнил также, что иногда вечерами, когда Он оставался в офисе один, Он включал для фона эти настроенческие печальные баллады и попивал вино. И тогда чувствовал странную тоску по чему-то несбывшемуся. Потом Он на много лет забыл о ней. Последний раз вспоминал, когда узнал о ее смерти, то есть в 2011 году, кажется.

Глядя на перистые облака на голубом небе за окном больницы, Он снова почувствовал эту необъяснимую тоску. Подумал, что, как только выздоровеет и вернется в мир за окном, Он спросит Эву, не хочет ли она полететь с ним в Кабо-Верде. Убаюканный музыкой, Он уснул.

Он не помнил, как долго спал. За окном спустились сумерки, темнело. В больничном коридоре было тихо. Значит, ужин уже давно закончился. Стойка с компьютером стояла снова на своем месте у стены. Кто-то закрыл оба окна. Скорее всего, это Лоренция не хотела мешать Ему спать. Он приподнялся и подложил подушку под спину. Взял бутылку с водой и стал жадно пить. Вдруг послышался тихий стук. Когда Он повернул голову, то увидел в дверях женщину в светлом плаще.

— Я вам не помешала? — спросила она тихо по-польски, не двигаясь с места.

Он щурился, пытаясь разглядеть ее лицо.

— Нет. Что вы. Вы давно здесь стоите? Заходите, пожалуйста, — ответил Он, отставляя бутылку на ночной столик.

Женщина медленно подошла к Его постели и молча смотрела на него некоторое время.

— Я прошу прощения, что беспокою вас, но меня попросили передать вам одно письмо, — произнесла она негромко.

— Письмо? Мне?! — переспросил Он, не понимая.

Она подошла ближе, подала Ему руку и представилась. Потом сунула руку в карман расстегнутого плаща, вытащила из него зеленоватый конверт и положила на одеяло рядом с Его рукой. Он краем глаза заметил на конверте свое имя.

— Вам мое имя, конечно, ни о чем не говорит, а вот я вас знаю очень давно. Удивительно, насколько тесен наш мир… — сказала она тихо.

— Помните общежитие в Познани, здание, выкрашенное в отвратительный желтый цвет, напротив учебного корпуса? То, в котором вы всегда останавливались? Давным-давно?

— Ну, разумеется, помню. Кончено. Но какое это имеет отношение к вам? И почему вы спрашиваете меня об этом здесь, в Амстердаме? — спросил Он, по-прежнему ничего не понимая.

— Имеет отношение, и самое прямое. На третьем этаже этого общежития в комнате триста восемнадцать я жила долгих пять лет, — произнесла она тихим голосом.

— Моя кровать была прямо напротив кровати Дарьи… — добавила она и умолкла.

Он нервно сжал пальцами конверт и посмотрел ей в глаза.

— Все это очень личное для вас, и я понимаю, что это может вас обескуражить. Я долго сегодня думала, стоит ли вам об этом говорить. Сначала хотела просто передать вам как-то этот конверт и вообще тут не появляться. Потом, однако, мне показалось, что это как-то по-детски. Поэтому я все-таки пришла.

— Если вы считаете, что мне надо уйти, то, пожалуйста, скажите мне об этом. И я пойму, — добавила она быстро.

— Это личное. Очень личное. Однако я полагаю, что вы некоторым образом все-таки во все это впутаны, ибо письмо, судя по тому, что вы только что рассказали, от Дарьи, да? — сказал Он.

— Да. И оно написано тут, в Амстердаме, когда она навещала вас, а вы лежали в коме, — ответила она.

— Расскажите мне, пожалуйста. Как она сюда попала? И зачем? — спросил Он.

— Можно присесть? — Она обошла кругом Его постель, сняла плащ и, сев на стул, положила его на колени.