Все наши вчера

Но Финн всегда был другим, особенно в том, что касалось его матери. Когда мы сбежали, он писал родителям открытки и отдавал их людям, которых мы встречали на пути, чтобы они отправили их откуда-нибудь подальше, и нас не выследили по почтовым маркам. Однажды я застала его в темноте у мотеля, куда мы забрались без приглашения. Он плакал так, словно у него сердце разрывалось. Мы уже побывали в аду и вернулись обратно, убегая от Джеймса, но я впервые увидела Финна плачущим. В ту ночь много чего произошло впервые. Финн сказал, что сегодня у его матери день рожденья, а он даже не знает, жива она или нет. Он впервые рассказал мне о ней, и я впервые действительно поняла его.

И еще тогда я впервые обняла его. Он так крепко прижался ко мне, что я чувствовала, как бьется его сердце.

– Просто подумай, – сказала я. – Когда мы справимся с этим, тебе больше не придется оставлять ее.

Внезапно Финн неестественно застыл. Он смотрел на меня, но глаза его были пусты, словно он больше меня не видел.

– Финн!

Его глаза закатились, а веки судорожно задергались – единственная часть его тела, сохранившая подвижность. Я схватила его за руку. Рука была окостеневшей. Когда он не ответил, я встряхнула его и снова позвала:

– Финн!!!

Я чувствовала, что сейчас сорвусь в истерику. С ним явно случился приступ, что-то наподобие того, накрывшего меня на автостоянке. Финна унесло прочь, в какой-то уголок его разума, как это было со мной, когда я увидела день нашего с Джеймсом знакомства. Он тогда не обратил внимания на мои слова о том, как это страшно. И вот сейчас Финн ушел, осталось лишь его тело. Я снова принялась трясти его, хотя и понимала, что это не поможет.

Не знаю, сколько длился припадок – тридцать секунд? сорок? – но казалось, будто гораздо дольше. В конце концов Финн медленно заморгал, и глаза его ожили. Я перевела дыхание.

– Эм? – произнес он.

– Ты в порядке? – спросила я, стараясь говорить спокойно. – Ты вроде как вырубился на минуту.

– Вроде да.

– Ты что-то видел? – спросила я. – Это было воспоминание?

Финн потер лицо и кивнул.

– Это был тот дом в Делавэре, в котором мы останавливались на несколько недель. Помнишь? Сразу после атаки на Провиденс, тогда все были на нервах. Мы с Питом сидели в подвале и смотрели новости. Это был тот вечер, когда президент объявил, что конгресс принял Четвертый патриотический акт. Я пошел будить тебя, чтобы ты посмотрела новости с нами вместе.

– Я помню, – сказала я. Я отпихнула его, когда он попытался меня разбудить, но он удержал мою руку и тихо рассказал о новых законах, которые конгресс принял посреди ночи. Никаких поездок из штата в штат без разрешения, ужесточение наказаний для граждан, отказывающихся предъявить утвержденное правительством удостоверение личности, отмена запрета использовать военнослужащих для патрулирования улиц. Мы оба знали, что за этим стоит Джеймс.

– Что это такое? Почему это происходит? – спросила я. В момент, когда приступ унёс Финна прочь от меня, я вдруг почувствовала такое одиночество в этом мире, который не был на самом деле моим, что меня затрясло.

– Я не знаю, – сказал Финн.

Мы молча сидели и смотрели на маленький зеленый дом. Я скрестила руки на груди, закрываясь от холодного ветра, который задувал через разбитое окно. Мне не хотелось все это помнить. Но Джеймс всегда говорил, что время – штука сложная, что она обладает собственным разумом. Возможно, так оно наказывает нас за вмешательство.

Финн в конце концов заснул, прижавшись лбом к стеклу. Клянусь, он способен спать где угодно! У меня отяжелели веки и слезились глаза, но я не отводила взгляд от дома. Ко мне вернулась прежняя решимость. Я не хочу, чтобы Марине пришлось прятаться в делаварской глуши, в подвале, пахнущем плесенью и освежителем воздуха, и смотреть по дряхлому маленькому телевизору на конец света.

Я попыталась себе представить, что делает Марина в эту минуту. Так странно: сейчас она переживает то, чего никогда не переживала я. Это отдаляло меня от нее – от себя самой, – как будто мы действительно были двумя разными людьми. Полагаю, теперь это и вправду так – в некотором смысле.

И в этом, похоже, суть.

Марина наконец узнала тайну Финна, которую он так долго и так старательно скрывал от меня. Возможно, она даже познакомилась с его матерью, о которой я знала лишь по его рассказам. Было темно и тихо, и он говорил шепотом, как будто тайна, поверенная ночи, могла каким-то образом защитить ее. Марина утешала Джеймса после ранения брата, как и я когда-то, но после этого кто-то стрелял и в него самого. Насколько я понимала, она могла сейчас делать все что угодно – спать, мыться в душе или вообще заказывать билет на рейс в Буэнос-Айрес.

От этой мысли меня пробрала дрожь. Как она там, в этом доме, оторванная от меня? Все ли с ней в порядке? Внезапно мне стало необходимо узнать это. Я не могла дальше выносить этого чувства отсутствия связи с собой.