Все правители Москвы. 1917–2017

Впоследствии Н.М. Кишкин стал членом Временного правительства и даже – на один день – генерал-губернатором Петербурга со всей полнотой власти, переданной ему, сбежавшим с корабля, А.Ф. Керенским. Его арестуют вместе с другими министрами Временного правительства в первый день октябрьского переворота, будут держать в Петропавловске, потом он пройдет Внутреннюю тюрьму ВЧК-ГПУ, Бутырку, Таганку, ссылки в Солигач Костромской области, и в Вологду. В 1920 году его будут судить по, так называемому, делу «Тактического центра» с обвинениями в контрреволюции. 20 августа 1920 года Н.М. Кишкину было предоставлено последнее слово. Как свидетельствует Е.Д. Кускова, Николай Михайлович «в ответ на злые наскоки Крыленко сказал великолепную речь, вызвавшую сильное волнение в зале суда и громовые аплодисменты… Речь эта была затем размножена и сильно подняла дух, уже начинавшей впадать в маразм, интеллигенции».

Впервые приводим здесь этот найденный в архиве текст с небольшими сокращениями.

«…Я считаю себя вправе в первый раз за все эти три года прямо перед лицом советской власти в лице Вас, граждане судьи, сказать, как я себя понимаю.

Мне перед вами раскаиваться не в чем, я ни в каких контрреволюционных организациях не участвовал, потому что я по натуре не контрреволюционер, и я вам докажу это фактами. Я никогда не служил никакой власти, я никогда ни к какой власти из-за каких-то личных выгод не шел, я всегда служил своему народу, и служил так, как я это понимал.

Моя политическая деятельность, как вам известно, началась в 1905 году. Я был гласным Городской Думы, где первый произнес революционную речь среди тогдашней Городской Думы. Эта речь заставила затребовать стенограмму…

«Председатель (Ксенофонтов И.К.). – Это известно.

Кишкин. – Я думаю, что не все вам известно. Позвольте мне в последнем слове сказать то, что я считаю нужным сказать. Вы говорите, что-то, что сейчас совершается, совершается только рабочим классом. Граждане судьи, я вам напомню, что в то время, когда вы работали среди рабочих, мы – прогрессивные городские и земские деятели – мы работали в том классе, к которому вы доступа не имели, мы работали в классе буржуазии. Я убежден, и на этом настаиваю, что рабочий класс не считал нас врагами, а считал друзьями. Когда шло восстание, гласный Московской городской думы поднял вопрос, что гласные Думы обязаны вмешаться в то, что делается на Пресне. Этой революционной заслуги от нас отнять вы не можете.

Это было также, когда был низвергнут Мрозовский, в то время, когда мы не знали, откажется ли Николай II от своего престола. Я тогда перед рабочими организациями сказал, что нам царя не надо…

Председатель. – Это не является предметом обсуждения.

Кишкин. – Дайте мне один раз в жизни перед вами высказаться! Я себя контрреволюционером не считал, я себя считаю революционером. И то, что сейчас происходит, разве я не понимаю, что происходит? Происходит продолжение революции! Что же, я – убежал, ушел и начал призывать к интервенции? Нет, я остался среди вас, переходил из одной тюрьмы в другую, но не убежал.

Я мыслю, как врач. Когда я, как врач видел в 17 году, что коммунистическая партия хотела сделать, может быть, величайший опыт над человечеством – привить коммунизм и доказать, что она может его привить, и вы хотели, чтобы я сидел спокойно и говорил: не делайте этого?

Я боролся с вами, когда вы этот опыт начинали делать. Но, что же теперь? Опыт сделан, коммунистическая сыворотка привита в сердце моей Родины. Родина распластанная, нагая, в крови, болезненная, она требует от меня, чтобы я ее раны перевязал, она требует, чтобы я ее накормил и вывел из состояния эпидемии.

И вот, на другой день после того, как меня выпустили из Бутырской тюрьмы, я пошел туда, где мои знания должны быть применены, я пошел к Семашко и сказал: используйте мои силы, вот чтоя могу сделать. Оправдал я его доверие или нет, спросите его. Лазарет, в котором я работал, закрылся только потому, что вы меня опять посадили в Бутырки, а специалиста, который мог бы лечить электричеством, не было. Когда В.М. Свердлов сказал: «Николай Михайлович, вступите ли вы в организацию, чтобы помочь Красному Кресту?» – я ни одной минуты не раздумывал, а стал во главе организации (речь идет о председательствовании в Лиге спасения детей. – Прим. автора)».

Эта речь, бесспорно, расценивалась Николаем Михайловичем как его истинно последнее слово. Ведь он, разумеется, не предполагал, что расстрельный приговор, который ему вынесет Верховный трибунал в этот день, будет тут же заменен условным наказанием. В то время такие жутковатые «шутки» только входили в обычай. Потом репрессия, с помощью которой внушали страх расстрелом, фактически его не осуществляя, стала распространенным способом воздействия на интеллигенцию старой школы.