Все равно будет май

— Найти нас очень просто. Доедешь автобусом до круга, пойдешь прямо по главной улице. Второй поворот направо. Дача в саду. Белая. С мезонином. Никольских там все знают. Приезжай часам к трем. К обеду.

Легко пообещать: приеду в гражданском. А какой у него гражданский костюм! Нет у него гражданского костюма. Сапоги, гимнастерка, шаровары — и весь гардероб. И вспомнил: «Лешка!»

Со старым другом заройщиком Алексеем Хворостовым за минувшие почти два года виделся он редко, всего раз пять-шесть. Алешка в поэты или писатели еще не вышел, но литературой увлекался по-прежнему, бегал на литературные вечера и диспуты, на встречи со знаменитостями. Появились у него новые друзья, новые интересы. Но Сергей знал: старый друг не отмахнется, поможет выйти из затруднительного положения. А поскольку Лешка теперь вращался в высшем обществе, то уж гражданская одежонка у него найдется.

Рано утром в выходной, получив увольнение в городской отпуск, Сергей Полуяров помчался в Останкино, в студенческий городок, где жил Алексей Хворостов. Дребезжащий и скулящий трамвай долго вез его по бесконечной Первой Мещанской. За Крестовской заставой, переехав через мост, трамвай побежал веселей мимо маленьких хибарок Ярославского шоссе.

На трамвайном кругу в Останкино Сергею сразу указали на ряд двухэтажных деревянных однотипных бараков — студенческий городок. Пришлось долго блуждать от одного близнеца-барака к другому, пока отзывчивый парень студенческого типа не указал:

— Лито? Дом номер шесть. Там они окопались.

Адрес оказался точным. Комната, в которой обитал Алексей Хворостов, была густо, как в госпитале, заставлена узкими железными кроватями. Посередине стоял голый, ничем не покрытый стол, на котором возвышался вместительный — на всю братию — жестяной чайник. Вокруг чайника в беспорядке валялись книги, тетради, объедки. На газетном клочке вытянула змеиное тело селедка «иваси».

День выходной, и обитатели комнаты нежились под тощими больничными одеялами. Но Алексей уже встал и привычно потрошил селедку — готовился завтракать.

— А, воин, службою живущий! — приветствовал он приятеля. — Молодец, что приехал. Садись, завтракать будем. Акриды и дикий мед не держим, но что касается селедки — вот она. Как в песне поется: за столом никто у нас не Пришвин!

Полуяров огляделся. Сразу же его внимание привлекла странная фигура, сидящая на койке и с головой укрытая одеялом, подобно тому, как скульпторы закрывают от любопытных взоров свои еще не завершенные произведения.

— Будущий классик Колька Дранков наедине с музой, — объяснил Алексей. — Выдавливает строчки, как зубную пасту из тюбика. Комсомолец, материалист, а тайно верит в свое бессмертие.

В это время из-под одеяла выскользнула голая волосатая рука, нащупала карандаш и тетрадку, что-то записала и вновь проворно юркнула под одеяло, как сурок в нору.

— Велика тайна творческого процесса! — вздохнул Алексей.

В другом углу комнаты давно не стриженный парень, лежа в одних трусах на койке, внезапно провозгласил:

Выходя без билета на вокзальный перрон,Ты нашему транспорту наносишь урон!

И тут же обратился к присутствующим:

— Как? Звучит?

— Конгениально! — одобрил Алексей. — По десятке за строчку отвалят.

— Думаешь? А вот еще:

Пейте меньше пива и кваса,Мать вторая — сберегательная касса!

— Здорово!

Патлатый сочинитель некоторое время что-то бубнил про себя, потом снова изрек торжественно, как эпиталаму:

Чтоб реже бегать за овин,Ешь вместо масла маргарин!

— Натурализмом попахивает, — заметил Алексей. — Не пойдет!

— Ты думаешь? — поморщился автор. — По-моему, звучит. Учти — и рифма новая: овин — маргарин! Улавливаешь?

Видя, что гость не совсем ясно понимает смысл происходящего, Хворостов пояснил:

— Вася на рекламу работает. Двигатель советской торговли в ход пускает. — И обратился к рекламщику: — В твоих стихах соль есть, но форма старовата. Классицизм. Учти: нельзя вливать вино молодое в меха ветхие.

— Что предлагаешь?

— Могу подбросить одну штуку. Для Мосторга.

Вася оживился:

— Безвозмездно?

— Абсолютно! Записывай! — И Алексей с трагическими интонациями прочел:

Оставь надежду,Всяк сюда входящий!Здесь нет одеждыПодходящей!

— Ты очумел! — взбеленился Вася. — С такой рекламой меня на Лубянку отправят. Нашел чем шутить! Передовой советской торговлей. Нет, брат. У меня нюх натренированный. Я сомнительные нюансы за версту улавливаю. Все ничего, если бы не критики и рецензенты. Режут на корню. Теперь, когда я вижу в газете извещение о смерти критика, только вздыхаю: «Бог правду видит!»

И снова углубился в творчество.

Между тем Колька Дранков, сбросив одеяло, начал одеваться:

— Мельчает народец. Рекламой занялся. А вот до нас на рабфаке учился один парень. Теперь поэтом стал. Настоящим. Он стихи писал — закачаешься. Внимайте: