Все романы в одном томе

– Я часто думаю, что если бы не получил тогда желаемого, вся жизнь могла бы пойти по-другому. Возможно, у меня появились бы идеи, которые я бы затем обнародовал, и получил бы радость от работы, потешил свое тщеславие успехом. Полагаю, в определенный момент я мог добиться чего угодно, в разумных пределах, но мне страстно хотелось лишь одного. Боже мой! И я извлек урок, что в жизни вообще ничего нельзя иметь. Ничего! Потому что желание просто нас дурачит, играет злую шутку. Как солнечный луч, скользящий по комнате. Вот он задерживается на самом никчемном предмете и золотит своим светом, а мы, несчастные безумцы, стремимся схватить вожделенный дар… но когда это удается, солнечный лучик перебрасывается на что-нибудь другое, а в руках остается дешевая безделушка, только блеск, что так манил, уже пропал… – Энтони, смутившись, оборвал свою речь.

Девушка встала с качалки, слезы на глазах высохли, и теперь она обрывала листья с виноградной лозы.

– Дот…

– Уходи, – холодно откликнулась она.

– Что такое? Почему?

– Мне не нужны слова. Если для меня нет ничего другого, лучше уйди.

– Но почему, Дот…

– То, что для меня означает смерть, для тебя – поток пустых слов. Ты так красиво их связываешь между собой.

– Прости, но я говорил о тебе, Дот.

– Уходи отсюда.

Он подошел ближе, протянул руки, чтобы обнять, но девушка остановила его.

– Не хочешь взять меня с собой, – произнесла она ровным голосом. – Может, встретишься с той… той девушкой. – Она не могла себя заставить произнести слово «жена». – Откуда мне знать? Что ж, ты больше не мой парень, а раз так – уходи.

На краткое мгновение, пока Энтони прислушивался к предостерегающему голосу разума и боролся с чувствами, настало подходящее время сделать решительный шаг, руководствуясь здравым смыслом. Но он медлил. А потом накатила волна усталости. Слишком поздно… все слишком поздно. Долгие годы он жил в придуманном мире, основывая решения на чувствах, изменчивых, как вода. А эта девочка в белом платьице одержала победу и сейчас, на фоне строгой гармоничности своих желаний, выглядит едва ли не красавицей. Казалось, пламя, пылающее во мраке израненного сердца, окружает ее сияющим ореолом. Глубоко запрятанная, не подававшая признаков жизни гордость сделала Дот бесконечно далекой и помогла добиться поставленной цели.

– Дот, я не то хотел сказать… Не думай, что я такой бессердечный.

– Какая разница?..

Энтони обдало жаром, отозвавшись резкой болью внутри. Он стоял перед Дот, обессиленный и беспомощный.

– Поедем со мной, Дот… моя верная малышка Дот. Едем, разве я могу тебя оставить?..

Дот с рыданием бросилась Энтони на шею и повисла всей тяжестью, а в это время луна в своем неутомимом старании загримировать дурной цвет лица бренного мира щедро поливала запретным медом сонную улицу.

Катастрофа

Начало сентября в лагере Кэмп-Бун, штат Миссисипи. Кишащая насекомыми тьма ударяется о москитную сетку, под защитой которой Энтони делает очередную попытку написать письмо. Из соседней палатки доносятся обрывочные фразы игроков в покер, а снаружи кто-то бродит по дорожке, мурлыча под нос бессмысленную песенку о Кэти.

Сделав над собой усилие, Энтони оперся на локти и, не выпуская из рук карандаш, устремил взгляд на чистый лист бумаги. Затем без всякого вступления написал: «Не возьму в толк, что происходит, Глория. Две недели от тебя ни строчки, и вполне естественно, что я беспокоюсь…»

Сердито хмыкнув, он отшвырнул листок и начал заново: «Не знаю, что и подумать, Глория. Твое последнее письмо, короткое, равнодушное, где нет ни слова о любви или хотя бы внятного рассказа, чем ты сейчас занимаешься, пришло две недели назад. И мое недоумение вполне естественно. Если в твоем сердце теплится хоть искра прежней любви, по крайней мере избавь меня от лишних волнений…».

Он снова скомкал листок и в сердцах выбросил в прореху на палатке, тут же сообразив, что утром придется его подобрать.

Желание писать окончательно пропало. Энтони не мог вложить в строки ни капли теплоты – только неотступно преследующую ревность и подозрения. С середины лета настрой писем Глории все более заметно менялся. Поначалу Энтони не обратил на это внимания. Он так привык к безликим обращениям «любимый» и «милый», обильно разбросанным по посланиям Глории, что не придавал значения их наличию или отсутствию. Но в последние две недели Энтони все больше утверждался в подозрении, что дело нечисто.