Все романы в одном томе

Ее лицо цвета позолоченной слоновой кости на фоне расплывавшегося за пеленой дождя заката светилось обещанием чего-то, что Дику было еще неведомо; высокие скулы, легкий румянец – не болезненный, а скорее источавший ощущение прохлады, – весь ее облик навевал ассоциацию с жеребенком, в котором угадывалась порода и который обещал не просто превратиться в проекцию юности на сером экране жизни, но расцвести во всем своем великолепии. Ее лицо наверняка будет красивым и в зрелые годы, и в старости: залогом тому было совершенство его строения и лаконичность черт.

– Что вы меня так рассматриваете?

– Просто задумался о том, что вам суждено быть очень счастливой.

Николь нахмурилась:

– Мне?! А впрочем, хуже, чем было, уже не будет.

Она повела его в дровяной сарай, где уселась на чурбак, скрестив ноги в туфлях для гольфа и закутавшись в дождевик «барберри», ее лицо порозовело от прохладного сырого воздуха. Дик стоял напротив, прислонившись к деревянному столбу, но даже в этой позе не утратив своей исполненной достоинства осанки. Она серьезным взглядом смотрела ему прямо в лицо, на которое всегда возвращалось выражение вдумчивого вежливого внимания, даже после того как оно ненадолго озарялось весельем или насмешкой, что, кстати, очень шло этому медно-смуглому ирландскому лицу. Но с этой стороны Николь знала Дика хуже всего и боялась узнать, хотя в то же время жаждала исследовать это наиболее мужское свойство его характера. Другого Дика, сдержанного, любезного, внимательного и предупредительного, она присвоила себе без труда, как делали большинство женщин.

– По крайней мере для практики в иностранных языках это заведение оказалось очень полезным, – сказала Николь. – С двумя врачами я разговаривала по-французски, с медсестрами и сиделками по-немецки, на итальянском или некоем его подобии – с парочкой уборщиц и одной пациенткой, а благодаря другой пациентке я весьма продвинулась в испанском.

– Это прекрасно.

Он пытался найти подходящий тон разговора, но логика, похоже, отказывала ему.

– И еще музыка, – продолжала между тем Николь. – Надеюсь, вы не думаете, что меня интересует только рэгтайм? Я каждый день занимаюсь, а за последние несколько месяцев даже прослушала в Цюрихе курс истории музыки. В сущности, только это порой и держало меня на плаву – музыка и рисование. – Она вдруг наклонилась, чтобы оторвать от подошвы болтавшийся ошметок кожи, и посмотрела на него снизу. – Я бы хотела нарисовать вас вот так, как вы сейчас стоите.

Ему было грустно слушать ее наивную похвальбу своими достижениями и видеть, как она ждет его одобрения.

– Завидую вам. Меня в настоящий момент, похоже, не интересует ничто, кроме моей работы.

– Ой, так это же, наверное, прекрасно для мужчины, – поспешила утешить его Николь. – А девушке, думаю, нужно развивать в себе множество разных мелких умений, чтобы передать их потом своим детям.

– Наверное, вы правы, – отозвался Дик с нарочитым безразличием.

Николь затихла. Дик предпочел бы, чтобы она продолжала болтать – тогда он мог бы и дальше играть нехитрую роль глухой стенки, но она молчала, и ему все же пришлось вступить в разговор:

– Вы теперь совершенно здоровы. Постарайтесь забыть прошлое и не переутомляйтесь хотя бы в течение ближайшего года. Возвращайтесь в Америку, начните выходить в свет, влюбитесь и почувствуйте себя счастливой.

– Я не могу влюбиться. – Она сосредоточенно соскребала мыском поврежденной туфли комок грязи с бревна.

– Обязательно сможете. Вероятно, не сразу, но рано или поздно влюбитесь, – возразил Дик и добавил безжалостно: – И заживете нормальной семейной жизнью, с кучей прелестных детишек. Уже то, что вы в вашем юном возрасте сумели полностью восстановиться, свидетельствует о недюжинных возможностях вашего организма. Милая девушка, вы будете бодро шагать вперед, когда ваши сверстники уже будут едва волочить ноги.

…Боль отразилась у нее во взгляде, когда он отмерял ей эту дозу горького лекарства.

– Я знаю, что мне еще долго нельзя будет выйти замуж, – смиренно сказала она.

Дик был расстроен и не мог найти слов утешения. Он перевел взгляд на расстилавшееся перед сараем пшеничное поле, пытаясь вновь обрести свою хваленую стальную твердость.

– У вас все будет хорошо, здесь все в это верят. Доктор Грегори так гордится вами, что, вероятно…

– Ненавижу доктора Грегори, – перебила она.

– Ну, это вы напрасно.

Мир Николь, слишком хрупкий и неокрепший, разлетался на куски, и под его обломками отчаянно барахтались ее чувства и инстинкты. Неужели всего час назад она ждала его под навесом у входа и надежда украшала ее, как букетик цветов, приколотый к поясу?

…Шелк платья, шелести для него; пуговицы, держитесь крепче; цветите, нарциссы; воздух, будь тихим и свежим – для него…

– Приятно будет снова пожить вольно и весело, – пробормотала она.