Все романы в одном томе

Дик был ошеломлен подобной бесцеремонностью, отсутствием каких бы то ни было сомнений в собственном праве вторгаться в чужую жизнь. Дать шанс Николь Уоррен было почти равносильно тому, чтобы ввергнуть свою жизнь в хаос.

– Ну, пожалуйста, дайте мне шанс.

Голос ее стал совсем тихим и низким, он провалился глубоко внутрь и, казалось, распирал туго обтягивающий корсет прямо над сердцем. Она подошла и прижалась к нему. Он ощутил юную свежесть ее дыхания, почувствовал, как словно бы выдохнуло с облегчением ее тело, когда его руки легли ей на плечи, и его объятие невольно начало становиться крепче. Ни о каких обдуманных планах речи больше не было – как будто у Дика случайно получилось некое нерастворимое вещество, в котором атомы сцепились намертво: можно было выбросить это вещество, но снова разложить его на атомы – никогда. Он обнимал ее, вкушал ее, а она, умиротворенная и в то же время торжествующая, все тесней и тесней прижималась к нему, наслаждаясь новым для губ ощущением погружения в глубину, омовения в любви, и Дик благодарно воспринимал собственное существование как всего лишь отражение в ее увлажнившихся глазах.

– Бог мой, – задыхаясь, прошептал он, – а вас приятно целовать.

Это была попытка отшутиться, но Николь уже почувствовала свою власть и не собиралась от нее отказываться; она кокетливо отвернулась и отступила назад, оставив его висеть в пустоте, как днем в фуникулере. Так ему и надо, это ему за самонадеянность, за то, что мучил меня, – звенело у нее в голове. Но как же это было чудесно! Я получила его, теперь он мой! Дальше по правилам игры ей полагалось убежать, но все это было так сладко и ново для нее, что она мешкала, желая испить эту радость до дна.

И вдруг ее охватила дрожь. В двух тысячах футов внизу мерцали ожерелье и браслет из огней – Монтрё и Веве, а за ними тусклой подвеской светилась Лозанна. Иногда оттуда, снизу, доносились слабые отголоски танцевальной музыки. Николь немного поостыла, обрела способность мыслить здраво и рационально пыталась сличить свои нынешние и детские чувства – так солдат намеренно напивается после жестокого боя, чтобы снять напряжение. Но она все еще боялась Дика, который стоял перед ней в характерной позе, прислонившись к чугунной ограде, окружавшей «копыто», поэтому поспешно сказала:

– Я помню, как ждала вас в саду, держа себя, как корзинку с цветами в протянутых руках, чтобы отдать ее вам. Для меня это было именно так: я казалась себе такой свежей и душистой.

Он подошел, вдохнул запах пышных волос и властно повернул ее к себе; она обняла его и поцеловала, потом еще и еще, и каждый раз, приближаясь, ее лицо становилось огромным.

– Сейчас пойдет дождь.

От поросших виноградниками склонов на другом берегу озера вдруг грянул пушечный выстрел; стреляли по сгустившимся тучам, чтобы предотвратить град. Фонари вдоль променада погасли, потом зажглись снова. И сразу вслед за этим стремительно разразилась гроза: сначала дождь хлынул с неба, потом стремительными потоками помчался с гор, шумно бурля в мощеных канавах вдоль дорог; небо грозно потемнело, молнии свирепо чертили на нем замысловатые зигзаги, оно раскалывалось от оглушительных раскатов грома, рваные лохматые тучи неслись по нему с бешеной скоростью. Горы и озеро скрылись во мгле, и только отель горбился, припадая к земле, среди этого грохота, хаоса и тьмы.

Но к тому моменту Дик и Николь уже вбежали в вестибюль, где их в тревоге ждали Бейби Уоррен и семейство Мармора. Так весело было, дрожа, ворваться в помещение, вынырнув из мокрой мглы, хлопнуть дверью, хохотать от бьющих через край чувств и все еще слышать свист ветра в ушах и ощущать прикосновение прилипшей к телу мокрой одежды. Оркестр в бальном зале играл вальс Штрауса, и даже он звучал для них по-особенному – проникновенно и взволнованно.

…Чтобы доктор Дайвер женился на пациентке психиатрической клиники?! Как это могло случиться? С чего все началось?..

– Вы еще вернетесь к нам, после того как переоденетесь? – спросила Бейби Уоррен, пристально оглядев Дика.

– Да мне и переодеться-то не во что, разве что в шорты.

В одолженном плаще устало взбираясь в гору, к своему отелю, он мысленно издевался над собой: «Редкая удача, ничего не скажешь. О господи! Решили купить ручного врача? Ну уж нет, поищите кого-нибудь у себя в Чикаго». Но, устыдившись собственной черствости, он попытался мысленно оправдаться перед Николь, вспомнив неповторимую свежесть ее юных губ, капельки дождя на ее фарфоровых, матово светящихся щеках – как слезы, пролитые о нем… Около трех часов утра его разбудила тишина, наступившая после грозы, он подошел к окну. Красота Николь клубами тумана плыла по склону горы, шелестящим призраком втекала в комнату сквозь занавески…

На следующее утро он взошел на двухтысячник Роше-де-Ней и был немало удивлен, встретив на тропе вчерашнего кондуктора с фуникулера, который использовал свой выходной для восхождения.

Затем Дик спустился до самого Монтрё, искупался в озере и успел вернуться в отель к обеду. Его ждали две записки.