Все романы в одном томе

Бейби с врачом ждала их в такси на улице. Дику не хотелось встречаться с ней взглядом, и ему не понравился врач: судя по суровости манер, он принадлежал к самому загадочному для американца типу европейцев – типу католика-моралиста. Дик изложил свою версию случившегося с ним несчастья, но понимания не встретил. В его номере в «Квиринале» врач очистил ему лицо от остатков крови и грязи, вправил нос и вывихнутые пальцы, зафиксировал треснутые ребра, продезинфицировал мелкие раны и наложил успокаивающую повязку на глаз. Дик попросил четверть таблетки морфия, чтобы снять нервное напряжение и поспать. Морфий подействовал, Дик действительно уснул, врач и Коллис удалились, а Бейби осталась ждать сиделку, которую вызвали из английской частной лечебницы. Ночь выдалась тяжелой, но Бейби испытывала удовлетворение: каковы бы ни были заслуги Дика в прошлом, теперь семья обрела над ним моральное превосходство, которым может пользоваться, покуда он будет им нужен.

Книга третья

I

Фрау Кэте Грегоровиус догнала мужа на дорожке, которая вела к их вилле.

– Как Николь? – словно бы невзначай спросила она; однако по тому, как она задыхалась, было понятно, что бежала она, чтобы задать именно этот вопрос.

Франц удивленно взглянул на нее.

– Николь здорова. Почему ты спрашиваешь, милая?

– Ты так часто навещаешь ее, я думала, что она заболела.

– Поговорим об этом дома.

Кэте безропотно повиновалась. Поскольку дома кабинета у Франца не было, а в гостиной дети занимались с учителем, они поднялись в спальню.

– Франц, дорогой, ты меня извини, – выпалила Кэте, не дав мужу и слова сказать, – возможно, я не вправе это говорить – я знаю свой долг и горжусь им, – но между мной и Николь существует определенная антипатия.

– Птички в одном гнездышке должны жить мирно! – рявкнул Франц, но, почувствовав, что тон его высказывания не соответствует содержанию, повторил изречение более тактично, в размеренном ритме – так, как делал его старый учитель доктор Домлер, когда хотел придать значительность самому что ни на есть тривиальному суждению: – Птички – в одном – гнездышке – должны – жить – мирно!

– Это я знаю. Ты ведь не можешь упрекнуть меня в недостатке любезности по отношению к Николь.

– Я могу упрекнуть тебя в недостатке здравого смысла. В определенном смысле Николь – пациентка, вероятно, она останется таковой до конца своей жизни. Поэтому в отсутствие Дика я несу за нее ответственность. – Он помолчал; иногда, чтобы поддразнить жену, он делал загадочную паузу, прежде чем сообщить ей новость. – Сегодня утром пришла телеграмма из Рима. У Дика был грипп, но завтра он выезжает домой.

Почувствовав облегчение, Кэте тем не менее продолжила гнуть свою линию, хотя теперь уже не так взволнованно:

– Мне кажется, Николь не так больна, как можно подумать, она просто использует свою болезнь как инструмент власти. Ей бы в кино сниматься, как твоей любимой Норме Тэлмадж, – об этом же мечтают все американки.

– Уж не ревнуешь ли ты меня к Норме Тэлмадж? К киноактрисе?!

– Просто я не люблю американцев. Они все себялюбцы, себялюбцы!

– А Дик тебе нравится?

– Да, его я люблю, – призналась она. – Но он не такой, как все они, он думает о других.

…Так же, как Норма Тэлмадж, заметил про себя Франц. Помимо того, что она красива, она наверняка еще и прекрасная, благородная женщина. Жаль, что ее вынуждают играть дурацкие роли. Не сомневаюсь, что Норма Тэлмадж – женщина, знакомство с которой может сделать честь любому.

Но Кэте уже забыла про Норму Тэлмадж, хотя как-то раз, когда они возвращались из Цюриха, где смотрели фильм с ее участием, она всю дорогу злилась из-за незримого присутствия этой женщины между ними.

– Дик женился на Николь из-за денег, – сказала она. – Дал слабину. Ты сам однажды на это намекнул.

– Не злобствуй.

– Ты прав, этого говорить не следовало. – Кэте пошла на попятную. – Как ты справедливо заметил, мы должны жить в мире, как птички в одном гнезде. Но я ничего не могу с собой поделать, когда Николь… когда Николь эдак отстраняется, даже дыхание как будто задерживает – словно от меня дурно пахнет!

В словах Кэте была доля правды. Почти всю работу по дому она делала сама и, будучи бережлива, одежды имела немного. Любая американская продавщица, каждый вечер стирающая одну из двух своих смен белья, уловила бы исходивший от Кэте едва заметный запах вчерашнего пота, вернее, даже не запах, а аммиачную память о вечности труда и тлена. Францу этот запах казался таким же естественным, как густой тяжелый дух волос Кэте, не будь его, ему бы его даже не хватало, но для Николь, с рождения ненавидевшей запах рук одевавшей ее няни, он был оскорбителен, и она с трудом его выносила.

– А дети! – продолжала Кэте. – Ей не нравится, когда их дети играют с нашими…

Но Францу это уже надоело.

– Придержи язык, – велел он. – Такие разговоры могут плохо сказаться на моей карьере. Ты забываешь, что, если бы не деньги Николь, не было бы у нас этой клиники. Пошли лучше завтракать.