Все романы в одном томе

Сидя под кроной густой сосны, ветви которой шевелил легкий ветерок, и ощущая чувственный жар послеполуденного солнца, разбрызгивавшего ослепительные веснушки по клетчатой скатерти, они выпили бутылку вина. Встав из-за стола, Томми подошел к ней сзади, положил ладони на плечи и, скользнув ими вдоль рук, стиснул ей пальцы. Они прижались друг к другу щеками, потом губами, и она задохнулась – наполовину от страсти, наполовину от неожиданного изумления тем, сколь сильна оказалась эта страсть…

– Нельзя ли на время отправить куда-нибудь детей с гувернанткой?

– У них урок музыки. К тому же я в любом случае не хочу здесь оставаться.

– Поцелуй меня еще раз.

Позднее, в машине, на пути в Ниццу, она подумала: значит, у меня плутоватый взгляд, да? Ну и прекрасно – лучше быть плутом в здравом уме, чем сумасшедшей святошей.

Его уверенность словно бы освобождала ее от ответственности и чувства вины, и при мысли о том, что она стала другой, ее пронизывала дрожь восторга. Перед ней открывались новые перспективы, где маячили лица множества мужчин, которых она не была обязана слушаться и даже любить. Она сделала глубокий вдох, передернула плечами и повернулась к Томми:

– Нам обязательно ехать до самого вашего отеля в Монте-Карло?

От неожиданности он затормозил так резко, что завизжали шины.

– Нет! – воскликнул он. – Господи, я никогда не был так счастлив, как в эту минуту.

За Ниццей дорога, бежавшая вдоль кромки синего моря, стала подниматься в гору, карнизом огибая уступ средней высоты. Но Томми резко свернул к берегу, выехал на тупой мыс и остановился у тыльной части небольшого прибрежного отеля.

На миг откровенность происходящего испугала Николь. У стойки какой-то американец вел нескончаемую дискуссию с портье по поводу курса обмена валют. Пока Томми заполнял бланки регистрации – свой на настоящее, ее на вымышленное имя, – она стояла поодаль, внешне спокойная, но внутренне чувствуя себя несчастной. Их номер, выходивший окнами на море, был почти аскетичным и почти чистым, окна были затенены, чтобы солнечные блики, отражавшиеся от воды, не слепили постояльцев. Непритязательное пристанище для непритязательных удовольствий. Томми заказал два коньяка и, когда дверь за официантом закрылась, уселся в единственное кресло – загорелый, покрытый шрамами, мужественно-красивый, с выгнутыми дугой бровями, одна чуть приподнята – ни дать ни взять приготовившийся к проказам дух-озорник Пак[89] или нешуточный сатана.

Не допив коньяк, они вдруг оба поднялись и двинулись навстречу друг другу, а уже в следующий миг сидели на кровати, и он осыпал поцелуями ее колени. Ее сопротивление было недолгим, как агония обезглавленного животного, и вскоре она уже забыла и о Дике, и о своем новом плутоватом взгляде, и даже о Томми, а лишь все больше и больше, минута за минутой, отдавалась происходящему.

…Когда он встал и, подойдя к окну, раздвинул жалюзи, чтобы посмотреть, что за шум нарастает под их окном, она мысленно отметила, что он смуглее и крепче Дика, солнечный свет выгодно оттенял мускулы, похожие на скрученные веревки. Был момент, когда он тоже забыл о Николь. Через секунду после того, как его плоть разъединилась с ее плотью, у Николь возникло предчувствие, что все будет не так, как она себе представляла. Она испытала безотчетный страх, предшествующий всякому эмоциональному потрясению – радостному или печальному – с той же неизбежностью, с какой раскат грома предвещает грозу.

Осторожно выглянув с балкона, Томми доложил:

– Вижу только двух женщин, которые сидят на нижнем балконе в креслах-качалках и беседуют о погоде.

– И это они производят такой шум?

– Нет, шум идет откуда-то из-под их балкона. Вот послушай.

Где-то на юге, в хлопковом краеПустуют отели, не процветая,

Тошно глядеть…

– Это американцы.

Лежа на спине и широко раскинув руки, Николь глядела в потолок; от испарины пудра на ее коже превратилась в молочную пленку. Ей нравились пустота этой комнаты, жужжание одинокой мухи где-то над головой. Придвинув кресло к кровати, Томми смахнул с него одежду, чтобы сесть. Малость этой кучки их общей одежды на полу – ее невесомое платье, сандалии и его брюки – тоже нравилась ей.

Разглядывая ее удлиненный белый торс, резко переходящий в загорелые бедра с одной стороны и заканчивающийся таким же загорелым лицом в обрамлении темных волос – с другой, он вдруг рассмеялся, а потом сказал серьезно:

– Ты похожа на новорожденную.

– С плутоватым взглядом.

– Ну, это я исправлю.

– Плута очень трудно исправить – особенно если он сделан в Чикаго.

– Я знаю все лангедокские народные средства.

– Поцелуй меня, Томми. В губы.

– Как это по-американски, – сказал он, исполняя ее просьбу. – Когда я в последний раз был в Америке, мне там встречались девушки, которые готовы были искусать тебя и дать искусать себя до крови, но дальше – ни-ни.

Николь приподнялась на локте и сказала:

– Мне нравится эта комната.

– На мой вкус, немного бедновата. Но я рад, что ты не дотерпела до Монте-Карло, дорогая.