Все сложно

– Потому что мне удивительно приятно.

Я по привычке жду от него иронии, а он обезоруживает меня простыми и честными ответами.

– Кажется, я тебя до сих пор не поблагодарила?

– За что?

Господи, да за многое! За то, что веришь в меня и помогаешь мне осуществлять мои мечты, за то, что у тебя самый классный ребенок на планете, за то, что ты мой друг и мой якорь…

На пару секунд мне становится трудно говорить. Наконец я отвечаю:

– За то, что согласился на это.

– Фи, в этом нет ничего трудного или неприятного. – Майер криво улыбается и вздергивает бровь. – Но мне станет еще комфортнее, если ты расслабишься и пустишь дело на самотек.

Он отворачивается, чтобы изучить очередное меню, написанное мелом на доске, а я морщусь при мысли о том, что эксперимент может зайти слишком далеко, если я расслаблюсь…

Перестань, Фарли. Майер – взрослый человек, ты тоже, кто бы чего ни говорил. Вы заключили соглашение. Доверяй ему: он сам даст тебе знать, если ты причинишь ему какой-то дискомфорт.

Мой внутренний голос ужасно похож на голос моего психотерапевта, когда она меня урезонивает.

Мы с Майером заказываем по паре тако с разными гарнирами и соусами, а еще маринованный красный лук и острый капустный салат. Я прихожу к выводу, что это ужасно сексуально, если мужчина умудряется в двух руках нести пять контейнеров с едой и коктейль в придачу. Я несу всего две коробочки, а потом, когда мы находим место, караулю наш импровизированный шведский стол, пока Майер несет кресла.

Вижу, как к нему подходят какие-то люди – видимо, узнали. Он вежливо улыбается, однако не останавливается. Майер привык общаться с фанатами. Людей, которые его узнают, не так уж много, зато все они отлично помнят его выступления. Поэтому ведут себя уважительно.

Когда он возвращается и мы начинаем обустраиваться на покрывале, я понимаю, что в моем коротком платье невозможно сесть в пляжное кресло, не выставив напоказ часть задницы. Майер понимает, в чем моя проблема, и стаскивает с себя джемпер. Теперь на нем только белая футболка.

– Не замерзнешь? – спрашиваю я.

– Джонс, мы в Лос-Анджелесе. Здесь раньше декабря не замерзнуть.

– И правда, – смеюсь я и, прикрывшись его джемпером, набрасываюсь на еду.

Перед началом фильма показывают рекламу нового сезона моего любимого шоу «Долларовая гора». Я радостно хлопаю в ладоши.

– Ух ты! Скорее бы!

Майер фыркает и удрученно качает головой.

– Странно, что ты такое смотришь. Вы с Мариссой все ахаете, какие там классные парни, а их без субтитров и не понять.

– Ха! Да ты хоть раз видел это шоу? Они говорят совершенно без акцента. Все происходит в Айдахо.

– Видеть необязательно, достаточно один раз услышать: «А чо, вааще наамально…» – гнусаво тянет Майер, как будто жуя жвачку.

Я запрокидываю голову и начинаю хохотать. Эти звуки навсегда останутся в моей памяти, как и физиономия Майера в тот момент, когда он их издавал. Вот бы мне такой рингтон! Я бы поставила его себе на будильник, и каждое мое утро начиналось бы с того, что Майер бы меня смешил.

– Посмотреть тебе все-таки придется. Причем вместе со мной и в ближайшее время, – заявляю я.

– Как скажешь, – усмехается он.

Следующие несколько минут Майер почему-то смотрит рекламу и анонсы более внимательно, чем обычно. Только изредка отрывает взгляд от экрана, чтобы отправить в рот большущий кусок тако.

И вдруг я слышу собственный голос. Как будто подражая солисту группы «Корн», я ору: «Вы думаете, так выглядит сексуальный мужик?! Я покажу вам, что такое секси!!!»

Уронив картошку, я поднимаю глаза на экран и вижу себя, увеличенную до сверхъестественных размеров: втянув голову в плечи и пружиня на согнутых ногах, я изображаю агрессивно настроенного шимпанзе. Потом показывают коротенькие отрывки из номеров Шоны и Кары. В конце ролика дается список мест, где мы будем выступать, с датами и информацией о билетах.

Я поворачиваюсь к Майеру, который явно подавляет смех.

– Ты знал об этом?

Он кивает и улыбается. Я принимаюсь безудержно хохотать. Отодвигаю свои объедки, встаю и начинаю прыгать. Майер тоже встает.

– Ой! А это не вы сейчас были? – спрашивает какая-то женщина, показывая на меня пальцем.

Я киваю, продолжая смеяться, и вытираю слезы. Короткая цепочка кадров длиной в несколько секунд подтвердила, что бессонные ночи, нервотрепка, сомнения, качели гордости и стыда – все это не напрасно.

Майер обнимает меня и прижимает мою голову к своей твердой груди. Я буквально в него втискиваюсь. Мне хочется поглубже отпечатать этот момент в своей душе, хочется, чтобы Майер почувствовал, как я ему благодарна.

Люди начинают нас фотографировать. Наконец мы успокаиваемся, садимся и смотрим «Бриолин»[5].