Все связано

— О, да. Да, все нормально.

Нормально — тревожный знак, если таковой имелся.

Не теряю время на всякие приятности.

— Хрен там нормально — что не так?

Ее внимание снова на носках.

— Я просто поняла… вот это теперь моя жизнь.

Я упорно пытаюсь понять скрытый женский смысл в этом выражении — но ничего.

— О-кей… и…?

— И складывание одежды, грязная посуда, прогулка в обед, тихий час, смена подгузников… вот моя жизнь. Больше ждать нечего.

— Ну… смена подгузников это не вечно. И через две недели мы сможем заняться сексом всякими разными и невообразимыми способами — вот что стоит ожидания.

От этих слов она усмехается, но как-то равнодушно.

— Я ужасный человек.

Я потираю ее плечо.

— Если ты ужасный человек, то я тогда полное дерьмо.

На этот раз она улыбается искреннее.

— Я люблю Джеймса, Дрю. Люблю… даже не настолько сильное слово…

Я киваю, потому что я и любой родитель точно знает, что она имеет в виду.

— …и я понимаю, как мне повезло. Многие женщины убили бы за то, чтобы сидеть дома со своими детьми. И я, правда, благодарна за ту жизнь, что у меня сейчас — но я никогда не думала, что это будет все, что я смогу иметь.

И с ее глаз катятся слезы. Большие.

В те дни, после рождения Джеймса, он был не единственным, кто постоянно ревел.

Кейт была подавлена.

Я думал, что понимал, что гормональный сбой мог разбить женскую личность — но я не понимал масштаба трагедии. Гормоны беременности — это что-то совершенно иное. Она плакала, потому что Джеймс был красивым, плакала, потому что любила меня так сильно, и от того, как сильно любил ее я. Она плакала, когда плакал Джеймс, и когда он спал, или когда чихал. Она плакала, потому что не весь вес ушел сразу через два дня после родов, как это должно быть, по мнению чертовых злобных звезд.

Даже если я уже привык к бесконечному плачу своего сына, видеть, как плачет Кейт, никогда не будет тем, с чем я могу мириться.

У меня сердце сжимается в груди, когда по ее щекам текут слезы.

— Я чувствую себя виноватой, потому что пропускаю работу — потому что вижу, как ты каждое утро выходишь за дверь, и хочу того же самого. Это так ужасно?

Я глажу ее по спине и говорю правду:

— Ничего ужасного.

Кейт смотрит на меня удивленными глазами.

— Мне бы тоже не хотелось бросать работу — и я бы превратился в жуткого выродка, если бы больше не смог ходить в офис.

Потом я спрашиваю:

— Почему ты мне раньше не ничего сказала?

— Думала, это пройдет, когда я привыкну к тому, что сижу дома — привыкну к новой рутине. Но становится только хуже.

Странно то, что мне знакомо это чувство.