Все цвета моей жизни

Я протягиваю руку за темными очками. Они у меня везде: в шкафах, на полках, в кармане каждого пальто и куртки. Я немного отодвигаю цепочку и чуть-чуть приоткрываю дверь. Он похож на шар, утыканный иголками, я видела его в деле. Гнев – самая главная, коренная его эмоция, она летит из него иглами, похожими на иглы дикобраза; свои жертвы он истребляет с неистовой, звериной яростью.

– Здрасте, – произношу я, надеясь, что острые стрелы его гнева не полетят в меня.

– Мы все тут подписали петицию против соседки. Остались одна вы. Вот здесь.

Он просовывает в щель планшет с прикрепленным к нему листком бумаги. Я не беру его. Я не возьму и ручку, если ее уже брали до меня, если она была у него в кармане, если лежала рядом с его противным телом. Мне интересно, много ли было желающих подписать эту петицию.

– Она что, наркотиками торгует? – спрашиваю я.

– Наркотиками? – смеется он. – Она и с этим дело имеет? Хотя я бы не удивился. Нет, это насчет долбаных колокольчиков на балконе. Они мне уже вот где! Я отправляю петицию в ассоциацию жильцов – пусть заставят ее снять их. Вы же через стенку с ней живете, неужели вас они не бесят?

– Так это отсюда звук идет?

У него округляются глаза, и он спрашивает:

– Ну как, подписываете или нет?

– Нет, – отвечаю я, скрестив руки. – Мне колокольчики нравятся.

– Подпишите, – говорит он, потрясая планшетом и оскалив в ярости зубы. – Вы одна остались.

– Они очень успокаивают, заглушают весь ор, когда вы ссоритесь с женой.

Я начинаю закрывать дверь, а он вовремя убирает свою руку. До того как дверь захлопывается, его гнев успевает просочиться через щель. Я хватаю фен и выдуваю его красные иглы дикобраза в воздух, через балкон. Потом, насколько могу, перегибаюсь через перила балкона так, чтобы не упасть, и заглядываю на балкон к соседке. Он украшен растениями в горшках, которые я по глупости приняла за наркотики. Глядя на растения, я вспоминаю, что и сама собиралась завести садик на балконе. Над дверью тихо позванивают китайские колокольчики, которые шевелит легкий ветерок. Красные иглы ярости Димитрия движутся в том направлении. Как будто чувствуя их приближение, порыв ветерка раскачивает язычки колокольчиков, и те отбрасывают иголки в сторону. Красные иголки уплывают в сторону и вверх, исчезая в воздухе.

Я решаю, что настало время познакомиться с соседкой.

* * *

Наоми Уильямс, акушерка, вышедшая на пенсию, истинная дочь своего поколения, приехала в Лондон шестилетней, в 1960 году, с родителями, выходцами с Карибских островов. У нее на плечах лежат локоны с проседью, доброе лицо и улыбка располагают к себе, как будто приглашая зайти, поговорить, посмеяться, поделиться, улыбнуться друг другу. Ее присутствие похоже на теплое объятие в солнечный день, у нее дома уютно, как в утробе матери, – дом крепко держит, подпитывает. Повсюду у нее кристаллы: и там, и здесь, и в углу на полу, и на рамке картины на стене, и на краю цветочного горшка.

– Входите, – приглашает она, как только я представляюсь. Я переступаю через стоящую у входа соль.

– Гималайская, – поясняет она, – для очищения воздуха. Есть у нас вами такие соседи… мрачные.

Я принюхиваюсь и чувствую знакомый запах дыма.

– Жгла шалфей, – объясняет она. – Мой клиент сильно… Скажем так, волновался.

Я чуть не смеюсь над глупой сказкой, которую сама себе о ней сочинила. Она совсем не такая, какой я ее представляла. Я вхожу в комнату и не верю, что эта квартира такая же, как моя, что она в том же здании. В центре стоит раскладушка. Мне тут же вспоминается Эсме, и, хотя Наоми тепло, приветливо поздоровалась со мной, мысленно я довольно цинично прохаживаюсь насчет всяких там самозваных гуру. Стоит увидеть хоть одного, и поймешь, какого они все пошиба. Я, помню, все надеялась, что должны быть люди, похожие на меня, те, которые чувствуют больше того, что мы видим, но ни одного такого не встретила; по крайней мере, такого, кто не врет.

– Чаю? – предлагает она.

Я вообще-то могу уйти. Да и надо бы. Незачем тратить свою энергию на очередную аферистку, но мне любопытно.

– Если можно, травяного, – отвечаю я. – Без кофеина.

– Мята, ромашка, гибискус, земляника, имбирь, грибы… – Она смотрит на меня и договаривает: – Нет, не грибы. Психоделики вам не нужны.

Под ее взглядом я чувствую себя, как на рентгене.

– Располагайтесь, где вам удобно, – приглашает она.

Я опускаюсь в зеленое бархатное кресло с подголовником, большими петлями-ушами и оранжевым пледом, накинутым на спинку. Я не часто бывала в чужих домах. Я всегда старательно избегала этого, но чувствую, что здесь меня наполняет положительная энергия, и я становлюсь как будто промытой, чистой.

– Мамино кресло, – говорит она и ставит чашку с блюдцем на мозаичный столик рядом с ним.

– Она, наверное, очень его любила, – откликаюсь я, отпиваю глоток и замечаю сияние вокруг кресла, чувствую, как оно будто принимает меня в свои объятия.

Помолчав немного, она отвечает:

– Да, любила… Садилась в него и вязала.

Я провожу рукой по ярко-оранжевому пледу, накинутому на спинку, и говорю:

– Красивый…

– Как вы догадались, что она его связала?