Все цвета моей жизни

Я подготовилась к неожиданной встрече с Салони, хоть и час ранний, и в офисе еще пусто. Я хорошо продумала, о чем рассказать, я отрепетировала удивленный взгляд: мол, надо же, и не догадывалась, что это бизнес ее семьи. Но вся моя конструкция разваливается, когда встреча происходит. Нет в ней теперь никакого смысла. Мне не нужны притянутые за уши алиби и объяснения потому, что она меня не узнает. Она почти не смотрит на меня, мы никогда не встречаемся взглядами.

– Я на минутку, – вежливо произносит она, открывая свою спортивную сумку. – Одеться нужно.

Подмигивает мне и продолжает:

– У меня в офисе душ опять сломался.

Я смотрю на нее и очень хочу, чтобы она меня увидела, вспомнила. А может, пришла на помощь? Она ощущает во мне что-то странное, смотрит на меня, прямо в глаза, но ничего так и не происходит. Я пячусь из санузла вместе со своей тележкой.

– Не уходите, я ненадолго, – произносит она, стягивая через голову потную майку, так что становится виден ее спортивный бюстгальтер.

Я ловлю себя на том, что прямо пялюсь на нее. Занятия спортом окупаются: живот у нее подтянутый, руки и плечи мускулистые, сильные. Такой красивой она еще не была.

– Плоды упорных тренировок, – говорит она вроде бы жизнерадостным, но уже твердым голосом, включает воду и начинает мыть под мышками.

Сердце стучит, и в раздумьях о том, что сказать, я отхожу от раковины и скрываюсь в туалетной кабинке. Но между нами повисает молчание; она моется, брызгается дезодорантом, мажется кремом, красится, чтобы выглядеть свежо и бодро. Проходит слишком много минут, и я не могу ничего сказать, не могу ни о чем даже подумать.

– Хорошего дня, – говорит она, собирая вещи. На ней узкие серые брюки, серый же кашемировый джемпер, туфли на немыслимо высоких каблуках, вся такая дорогая, изысканная, с феноменально густыми, богатыми и блестящими волосами.

– И вам, – отвечаю я, когда за ней закрывается дверь.

Я бы узнала ее лицо в любой ситуации. Мне не нужен был ее семейный бизнес, чтобы узнать ее – ни как намек, ни как воспоминание. Почти год каждый день, каждую ночь мы жили с ней в одной комнате, она была важным в моей жизни человеком. Я слушала ее рассказы о своих выдумках и фантазиях, а они были разнообразные и очень причудливые. Стою и смотрю на себя в зеркало. Что, так сильно изменилась?

* * *

Дверь квартиры Наоми открывается, как только я вставляю ключ в скважину.

– У меня клиент, хочешь, зайди посмотри, – говорит она.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, вхожу, запираю за собой дверь и удивляюсь, как это так: я вижу все во всех, а вот во мне почти никто ничего не видит.

* * *

Я задумчиво помешиваю лапшу в ковшике на электрической плитке, и вдруг, ни с того ни с сего, меня обуревает страх. В животе что-то противно, нервно зудит, становится нечем дышать. Как предок из каменного века, я настороженно осматриваюсь, чтобы понять, на что так отозвались мои инстинкты. Из квартиры Наоми слышится какое-то бормотание, но, в общем, все вроде бы нормально, тихо. Я пробую стряхнуть с себя страх, несколько раз глубоко вздыхаю и возвращаюсь к своей лапше. Отбрасываю лапшу в дуршлаг, но мне все равно беспокойно, я нервничаю, хотя несколько минут назад вокруг были мир и покой. Я отставляю лапшу и снова осматриваюсь. Неразборчивый голос все так же слышится из соседней квартиры, но ничего необычного в этом нет. В день у Наоми бывает человека по три, с перерывами по нескольку часов, и я всегда знаю, когда она кого-то принимает. Я прижимаюсь ухом к общей с ней стене. Говорит она негромко, как будто успокаивает, никто не кричит, вроде бы нет и поводов для волнения, а мне ужасно жутко. Я не осознаю того, что делаю, эмоции берут верх над разумом, я слушаю только свое чутье.

Стучу в дверь к Наоми. Она отвечает не сразу, но, как только открывает дверь, мое беспокойство резко возрастает. Что-то страшное потоком льется из ее квартиры и чуть не сбивает меня с ног.

– У вас все в порядке? – спрашиваю я, стараясь заглянуть ей через плечо.

– Да, – отвечает она и оборачивается, чтобы понять, в чем дело, отступает на несколько шагов и открывает дверь пошире.

Мужчина, на вид самый обыкновенный, сидит в кресле ее матери и развязывает шнурки на ботинках, готовясь к занятию. Его окружает облако такой черноты, какой я никогда ни у кого еще не видела. Темное, тяжелое – это его я почувствовала сквозь стены. С тех дней, когда моя зеленая от отчаянной тоски мать лежала у себя, я никогда не видела такой сцены. Но ее неподдельная печаль как будто хотела спрятаться, а этот черный ведет себя точно охотник.

Меня начинает трясти.

– Простите за беспокойство, – обращаюсь я к Наоми, громко, так, чтобы услышал он. – Но у нас тут семейные неприятности, и вам придется уйти.

Она кивает, несомненно уловив страх в моем голосе, и говорит:

– Извините, Ларри, перенесем на другой день.