Все умерли, и я завела собаку

«Они ругаются», – говорила Рэйч, захлопывая дверь при первых же криках, доносившихся снизу. Она включала Адама Анта на потрепанном желтом магнитофоне из магазина «Фишер Прайс». В последний день рождения Рэйч с ужасом обнаружила его среди подарков – она много месяцев приставала к родителям, чтобы те подарили ей стерео, «как у остальных в школе».

К этому времени ей было тринадцать, мне одиннадцать, и мы вышли на арену цветочных ароматов, туши для ресниц и вздохов о мальчиках. Общая спальня казалась нам неподходящей. Рэйч часто жаловалась на невозможность уединиться, запиралась в ванной, чтобы скрыться от моих детских игр и приставаний родителей. «У меня даже месячные не могут начаться спокойно», – раздраженно сказала она, когда родители встретили это известие радостными танцами и поздравительными песнями.

Наши регулярные визиты в эксцентричный бабушкин дом стали казаться еще более сюрреалистическими в сравнении с нашим новым привилегированным миром. Мы с Рэйч стали обижаться на то, что нам приходится отклонять приглашения одноклассников в бургерные и на катки, чтобы, как говорила Рэйч, «сидеть сиднем в квартире со стриптизером». Джейн нарисовала нам в знак солидарности картинку: «Эм, Рэйч и одеяла снова отправляются к бабушке!» Мы приклеили ее на кухонную доску в знак протеста.

Линси пригласила нас с Рэйч на обед в местный ресторан для «разговора между нами, девочками». Я почувствовала себя польщенной. Казалось, мы стали героинями «Династии», почетными, самостоятельными гостями, а не детьми, которых просто терпят. Но когда принесли пудинг, Линси заговорила о том, что наша мама нуждается в «поддержке». Я почувствовала, что она – банковский менеджер, откладывавший неприятный разговор о неодобренном кредите до последней минуты. Я задумалась, о чем же они говорили наедине в гостиной дома Линси.

Учитывая постоянные разговоры о финансовых проблемах и напряженную атмосферу в доме, мы не были готовы к тому, что как-то утром сообщил нам папа.

– Как вы смотрите на то, чтобы поехать в Германию, девочки? – спросил он.

Заметив наше изумление, он быстро добавил, что это не на всю жизнь. Это всего лишь семейный отпуск. Такой, какой устраивают себе семьи, имеющие собак.

– Мы остановимся у Кайзера! – сказал папа.

Кайзером звали немецкого режиссера, папиного приятеля. Он совершенно спокойно относился к довольно оскорбительному прозвищу. Папа сообщил нам, что у Кайзера есть бассейн, а потом поразил очередным откровением. Мама с нами не поедет.

– Почему ты не едешь, мама? Я не понимаю!

Перспектива дальнего путешествия с одним лишь отцом меня пугала. Он с работы не мог вернуться, не потеряв ключей от дома. Доверять ему три наших паспорта было верхом неосмотрительности. И вся идея казалась довольно странной. Наша труппа была слаженным квартетом. Мама сглаживала папины странности и облегчала общение нашей семьи с посторонними людьми. Именно она уговаривала работников аэропорта посадить нас в самолет после окончания посадки. Она пахла амброй, теплом и Холли-Виллидж. Она должна была ехать с нами.

Мама что-то сказала о пьесе, которую нужно закончить, и весело предложила нам купить себе новые наряды для этой пугающей поездки.

– Только папе не говорите, ради всего святого!

Через неделю мы втроем отправились в Германию, спешно перегруппировавшись, чтобы скрыть отсутствие недавно отколовшейся от нашей труппы главной актрисы.

– Почему ты не купаешься, Рэйч? – спросил папа, когда мы с ним плескались в бассейне вместе с дочерью Кайзера и его длинноногой второй женой.

Рэйч сидела в тени, с головой уйдя в роман Джеки Коллинз, – думаю, папа именно поэтому к ней и пристал.

– Мне не хочется. У меня… живот болит, па, – ответила она.

Рэйч надеялась, что папа поймет эвфемизм, принятый в нашей школе, где о месячных открыто не говорили.

Папа не понял.

– Рэйчел, тебе пора отказываться от странной философии. Жизнь не строится вокруг твоих желаний. Плавание полезно для твоего… женского здоровья, – неловко закончил он. – Я настоятельно советую тебе искупаться.

Золотая надпись на обложке романа Джеки Коллинз блеснула на солнце, когда Рэйч, забыв о своей ангельской роли белого лебедя, швырнула книжку на землю и в ярости убежала в дом.

– Рэйч, он просто ничего не понимает в месячных, – утешала я сестру, бросившись вслед за ней.

Капли с купальника оставляли мокрые пятна на дорогих коврах Кайзера. Неожиданно мне стало стыдно за свое детское тело, свободное от гормональных всплесков и волосков.