Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

В частности, считается, что люди в возрасте от двадцати до тридцати лет страдают аллергией на телефонные звонки. Обозреватель The Guardian Дейзи Бьюкенен объясняет, почему миллениалы, такие как он, в частности, вряд ли будут звонить друг другу по телефону и тем более отвечать на звонки. «Мы выросли в среде с огромным количеством доступных нам способов коммуникации, и мы тяготеем к наименее навязчивым из них, потому что знаем, каково это — подвергаться бомбардировке информацией в цифровом формате по множеству различных каналов одновременно». Ценность смартфонов в том, что они дают пользователям не только свободу что-то делать, но и свободу от необходимости что-то делать. Только наивный человек будет отвечать на звонок со скрытого номера. «Я полагаю, что всякий раз, когда кто-либо пытается дозвониться до меня по телефону, — пишет Бьюкенен, — это означает чрезвычайную серьезность ситуации, возможно, потому, что я где-то накосячил и им нужно срочно связаться со мной, чтобы отчитать. Поэтому я отбрасываю телефон, как будто это живая змея»

[435]. Текст, будь то SMS или сообщение в мессенджере, позволяет оптимизировать баланс между личной свободой и безопасностью от назойливых собеседников и в то же время обеспечить ваше постоянное нахождение на связи, постоянное присутствие внутри сети.

Таким образом, Деррида кое-что понял, если написал «Il n’y a pas dehors du texte» (нет ничего за пределами текста[436]

) — хотя и не по той причине, которую он предполагал. Страх тишины и подразумеваемой ею изоляции, исключения из сети, заставляет нас беспокоиться о том, что наша гениально созданная система безопасности развалится. Действительно, страх исключения, который Бауман назвал причиной того, что мы тратим слишком много времени на текстовые сообщения, с тех пор стал ключевым в успехе Кремниевой долины.

В то время как некоторые утверждали, что постмодернизм — это доцифровое явление, многие явления постмодернизма — особенно понятия симулякров, подделки, иррациональности, презрения к правде и сомнения в реальности — достигли своего апогея благодаря еще одной пустыне, которая пленила Бодрийяра, а именно Кремниевой долине. Это не Долина Смерти и не иракская пустыня, а то, что Бодрийяр называет «пустынной зоной, отданной ионам и электронам; сверхчеловеческим пространством, зависящим от человеческих решений»[437]. Для него Долина, как и университет Санта-Крус, была населена теми, кого он называл «уцелевшими после оргии (а секс, политическое насилие, война во Вьетнаме, Вудсток, так же как и этническая и антикапиталистическая борьба, и одновременно желание разбогатеть, стремление к успеху, передовым технологиям и т. д. — всё это оргия современности)»

[438].

После оргии модернизма бывшие ветераны контркультуры из Кремниевой долины создали вокруг себя деэротизированный постмодернизм: «Сниженный темп работы, децентрализация, кондиционирование, мягкие технологии, рай». Но Бодрийяр не может сопротивляться дьявольскому соблазну напомнить, что «достаточно ничтожных изменений, скажем, перестановки определенных акцентов, чтобы вообразить во всем этом ад»[439]

.

Бодрийяр также назвал нашедших убежище в Кремниевой долине неогностиками, как если бы для них — как и для их предшественников, которые считали этот материальный мир порождением злобного слепого демиурга — отвергнуть пустыню реальности и возделывать сад киберпространства было бы не просто возможно, но и правильно. По мере того как в Долине разрастался сад виртуальных миров, в нее начали приходить и деньги. С начала 1990-х интернет стал стремительно коммерциализироваться, а после 1995 года на фондовом рынке интернет-стартапы, которые получили прозвище «доткомы», стали восприниматься как золотые фишки. Купившись, подобно игрокам из Вегаса, на отвлекающий шум, гламур и блеск, венчурные капиталисты готовы были неограниченно вкладывать средства в любую компанию, название которой заканчивалось на `.com`. Никто не хотел упустить шанс заработать на росте интернета и онлайн-сервисов. Льющиеся рекой деньги раздули капитализацию даже тех стартапов, у которых не было ни обширного портфеля патентов, ни работающей бизнес-модели, ни стабильных доходов, не говоря уж о прибыли. В результате с 1995 по 2000 год индекс Nasdaq, в котором преобладают акции технологических компаний, со стартовых трехзначных взлетел до значений, превышающих 5000. Закономерно, что к концу 2001 года большинство доткомов обанкротились. Даже цены на акции таких «голубых фишек», как Cisco, Intel и Oracle, потеряли более 80 % своей стоимости. Несколько ведущих высокотехнологичных компаний, таких как Dell и Cisco, выставили огромные лоты своих акций на продажу, что вызвало панику среди инвесторов. В течение нескольких недель фондовый рынок рухнул, утратив 10 % капитализации, а инвесторы утратили доверие к высоким технологиям.