Пока я росла, я много раз размышляла, что творится в голове у моей матери, которую избивал мой отец. Как она могла любить мужчину, который распускал руки. Мужчину, который постоянно бил ее и постоянно обещал, что больше такое не повторится. И снова бил ее.
Я ненавижу себя за то, что теперь сочувствую ей.
Я просидела на диване в доме Атласа больше четырех часов, борясь со своими чувствами. Я не могу с ними справиться. Не могу понять их. Я не знаю, что с ними делать. И, верная своему прошлому, я поняла, что, возможно, мне нужно просто записать их. Приношу тебе мои извинения, Эллен. Но готовься к словесной рвоте.
Если бы мне пришлось с чем-то сравнивать эти чувства… Я бы сравнила их со смертью. Не со смертью просто другого человека, а со смертью того,
единственного. Человека, который ближе тебе, чем кто-либо еще в целом мире. Тот самый, из-за воображаемой смерти которого твои глаза наполняются слезами.Вот что я чувствую. У меня такое чувство, будто Райл умер.
Это астрономическое количество горя. Огромное количество боли. Это чувство, что я потеряла лучшего друга, любовника, мужа, смысл жизни. Но разница между этим чувством и смертью состоит в том, что есть и другое чувство, которое не обязательно появляется после реальной смерти человека.
Это ненависть.
Я так зла на него, Эллен. Словами не передать ту ненависть, которую я испытываю к нему. И каким-то образом сквозь всю эту ненависть пробиваются волны рассуждений. Я начинаю думать что-то вроде: «Но мне не следовало оставлять у себя магнит. Мне с самого начала надо было бы рассказать ему о татуировке. Мне не следовало хранить дневники».
И эти рассуждения тяжелее всего. Они разъедают меня, мало-помалу подтачивают ту силу, которую мне дает ненависть. Эти рассуждения заставляют меня представлять наше совместное будущее и то, что я могу сделать, чтобы не допустить его вспышки ярости. Я больше никогда не предам его. У меня больше никогда не будет от него секретов. Я никогда не дам ему повода так реагировать. Нам просто обоим надо больше работать над нашими отношениями.
В печали и в радости, верно?
Я знаю, что именно об этом думала моя мать. Но разница между нами в том, что у нее было больше поводов для тревог. У нее не было финансовой стабильности, которая есть у меня. У нее не было средств, чтобы уйти и дать мне то, что она считала достойным убежищем. Ей не хотелось забирать меня от отца, поскольку я привыкла жить с обоими родителями. У меня такое чувство, что эти рассуждения не один раз выводили ее из равновесия.