Всё зелёное

— Знаешь, за что я больше всего тебя люблю? За то, что ты мне веришь. Всегда. Чего бы я не говорил. Даже, когда несу всю эту чушь, чтобы услышать от тебя, как я тебе нужен, и что ты не отдашь меня никакой Касторке и никому на свете.

— Значит, это неправда? Всё, что ты сейчас сказал? Это обман?

— Самое ужасное, что я могу в жизни сделать — это обмануть тебя. А это… Это просто злые слова.

Он снова с горячим порывом поцеловал меня.

— А как же стимул?

— К чёрту стимул. К чёрту всё. И всех к чёрту. Я так люблю тебя, Витя.

Макс с Егором вернулись через четыре часа, расстроенные и усталые. Узнав, что всё это время Артём был здесь, Макс страшно разозлился и ушёл к себе, а Егор отправился спать. Съемочный день был потерян.

К этому времени встала Зоя. Она пребывала в непривычном напряжении и задумчивости, не смеялась и не болтала, а пришла на кухню, когда мы с Артёмом пили кофе и, перепутав пакет молока с кефиром, всё не могла понять, почему кофе кислит, даже не заметив свернувшихся белых комочков на поверхности. Я примерно догадывалась, о чем она думает.

Тогда как настроение Артёма сделалось прекрасным, таким же лёгким и расслабленным, как до приезда БТ. Он постоянно шутил и дурачился, в конце концов, рассмешив и Зою.

А когда она спросила про клуб, ответил, что было здорово, и «если бы не Вита, он остался там до утра». Зоя удивилась, и Артём пояснил: «Ты просто Виту не знаешь, она жуть, какая ревнивая. Взбесилась и сказала, что больше мне шагу не даст ступить. Будет держать на привязи и водить за собой».

Говорил он это с такой глубокой убежденностью и таким выражением лица, что я лишь смеялась, не в силах ничего возразить. После чего, выдернул выглядывающую из кухонного ящика красную шёлковую ленту, и туго перемотав наши руки, попросил Зою завязать узлом.

Так, с перевязанными руками, дурачась, мы проходили вместе полдня, пока не встал хмурый Влад, и увидев нас, не сказал: Петров вас убьёт. Это Настины ленты, и это реквизит.

Сам развязал их и унёс.

Однако чуть раньше, пока ещё связанные ходили гулять, я осторожно спросила Артёма, как продвигается его музыка. К счастью, он был настроен очень благодушно и с непривычной откровенностью рассказал, что продвигается она плохо. Ему удалось сделать хороший кусок из того, что он тогда «поймал» в поле, тот самый, который я слышала в подвале, но всё равно это не то, и гармонии он не чувствует. Потому что всякое творчество требует полной отдачи, и чтобы оно было настоящим и чего-то стоило, нужно вкладывать в него всю свою душу и жизнь. Нельзя просто так взять, и нацарапать что-то на коленке. Это будет плохо, а то, что плохо – ничего не стоит.

— Секрет в том, что выдумывать ничего не обязательно, всё уже давно существует и хранится, где-то в нематериальных слоях Вселенной. Нужно только уметь правильно настраиваться на волну мира. Подключиться каждой частичкой себя к этому трансцендентному стрим-каналу и внимательно слушать, чтобы ничего не пропустить. Но, как я могу быть там, если больше всего хочу быть здесь, с тобой?

Закончив это странное, немного сумбурное объяснение, он вдруг смутился и в своей привычной насмешливой манере стал оправдываться, что несет чушь. Но я его прекрасно поняла. Сидя под раскрытым окном мансарды, в освещенной луной комнате, я тоже испытала нечто подобное, настроившись на «волну мира».

Возвращаясь с улицы, мы столкнулись с Нильсом, при виде которого первым моим порывом было рвануть в другую сторону. Но о вчерашнем вечере Артём ничего не знал и довольно приветливо поздоровался, а когда прошли мимо, и я оглянулась, Нильс так и стоял неподвижно, глядя нам вслед.

Я мечтала, чтобы мне никогда больше не пришлось с ним разговаривать и надеялась, что Макс разберется с этим, но ошиблась.

Нильс поджидал меня в коридоре, дождавшись, пока останусь одна.

— Ну, привет. Что-то ты на меня совсем внимания не обращаешь. Не стыдно тебе?

— Это тебе должно быть стыдно! — негодование переполняло. — Твой поступок низкий и безнравственный. Ты — отвратительный, подлый человек.

Он смотрел на меня, как на говорящую стену.

— Ты подмешал нам наркотики.

— Это ты себе такую отмазку придумала, в случае, если Чернецкий тебе предъяву выкатит? Свалить всё на меня? Удобно.

— Ты затащил меня к себе и собирался воспользоваться тем, что я ничего не соображаю.

— Тебе это привиделось, девочка. В твоих пошлых, как твой сценарий, фантазиях.

— Что? — от такой наглости я опешила.

Он неприятно засмеялся.

— А как ты докажешь это? Своей морализаторской болтовней?

— Макс докажет. Он там был, он всё видел.

— Разве? А мне казалось у него были дела поинтереснее, — Нильс достал телефон, потыкал в экран и повернул его ко мне.

На записи были мы втроём этим утром, мирно спящие в одной постели.

Где-то в глубине души я предчувствовала, что будет нечто подобное, но верить не хотелось. Нильс обезопасил себя. Теперь ни я, ни Макс, не могли ничего рассказать о нём Артёму.