Всей мощью огня

С наступлением темноты 67-я гвардейская стрелковая дивизия, заметно уплотнив свои боевые порядки, заняла оборону на второй полосе. Тут мы еще раз имели возможность воочию убедиться в дальновидности командования, которое в свое время позаботилось о создании достаточной глубины нашей обороны, об инженерном оборудовании позиций. Подразделения организованно занимали заранее подготовленные окопы полного профиля, артиллерия развертывалась на предварительно оборудованных огневых позициях. Многие батареи, занимая новое место, находили в ровиках уже завезенные боеприпасы.

Разумеется, кое-что пришлось доделывать, как говорится, доводить до кондиции, но это уже расценивалось совершенно иначе, воспринималось, как неизбежная перестановка мебели в новой квартире. Думается, что только боец, который двое суток не выходил из трудных боев, способен в полной мере оценить все это. Ведь ему не надо немедленно браться за лопату, кирку, пилу и все начинать с самого начала, с нулевой отметки.

Штаб нашего 138-го гвардейского артиллерийского полка тоже разместился в заранее построенных землянках и блиндажах, расположенных в балке южнее Верхопенья. Один из блиндажей имел площадь около 20 квадратных метров. Стены плотно уложены кругляком. Над головой — три наката бревен и солидная земляная засыпка. Есть дощатые нары, на которых одновременно могут отдыхать два-три человека, столы для телефонов и работы с картами. Словом, все, что требовалось для текущих дел, было готово. Второй блиндаж, отведенный под штаб, выглядел примерно так же, разве что площадь его была чуть меньше.

И сразу же во все стороны побежали связисты с тяжелыми катушками телефонного провода. Тут же загорелись мерцающим светом контрольные глазки развернутых радиостанций. Это и понятно: связь — прежде всего. Одно за другим поступали из дивизионов донесения о наличии личного состава, техники, сведения о расходе боеприпасов, заявки на горючее и продовольствие. Часть этих данных тут же передавалась тыловикам, часть — немедленно обрабатывалась офицерами штаба, включалась в документы, которые будут переданы в дивизию.

Но самая главная наша забота — уточнение обстановки, обновление данных о противнике. Они поступают от артиллерийских разведчиков из дивизионов, из стрелковых подразделений, с которыми мы взаимодействуем. Кое-что сообщают сверху. Так или иначе, а на наших картах появляется все больше и больше отметок, красноречиво говорящих о том, что может нас ожидать завтра. И чем больше их появляется, тем чаще вспоминаешь добрым словом наших разведчиков, возглавляемых гвардии старшим лейтенантом К. М. Воробьевым. Они, судя по всему, времени зря не теряют.

Словом, работы хватало всем. А у меня из головы никак не выходила вторая батарея, о которой мы так и не имели никаких сведений. Неужели действительно погибли все до одного?

— Что будем делать? — спросил у меня гвардии подполковник М. И. Кирдянов. — Можно попытаться послать в тот район, где дралась батарея Васильева, специальную группу. Пусть выяснят обстановку. Но, боюсь, затея эта опасна и бессмысленна. Там сейчас, в этом можно почти не сомневаться, находятся гитлеровцы.

Где-то около полуночи в штабную землянку привели двух красноармейцев. Окровавленные повязки, черные от копоти лица, изорванные в клочья гимнастерки и брюки, какой-то предмет, отдаленно напоминающий чемодан, в руках.

— Кто такие? — строго обратился к ним гвардии подполковник Кирдянов. — Откуда взялись такие красивые?

— Мы из второй, — глухо ответил один из бойцов и, пошатнувшись, ухватился рукой за косяк двери.

Все, кто в этот момент находились в землянке, разом повернулись к ним. Наступила мертвая тишина. Слышно было только, как в наушниках, брошенных кем-то на стол, продолжает тонко попискивать морзянка. В следующее мгновение один пододвинул солдатам скамейку, второй протянул флягу с водой…

— Медиков сюда! Пулей! — распорядился Матвей Иванович Кирдянов. — И быстренько сообразить чего-нибудь горячего…

А я никак не мог оторвать взгляда от того чемодана, который остался стоять у двери. Я сразу узнал: не чемодан это, а футляр от баяна Васильева, с которым тот никогда не расставался… И горькое предчувствие охватило душу, вытесняя еще теплившуюся надежду.

Лишь минут через двадцать один из солдат начал рассказывать. Второй же молча сидел на скамейке, и по лицу его блуждала какая-то беспомощная, жалкая улыбка.

— Здорово контужен он, почти ничего не слышит, — пояснил его товарищ. — Значит, товарищ гвардии подполковник, так у нас все произошло…

Еще до рассвета гвардии капитан Васильев обошел все орудийные окопы, чтобы побеседовать с артиллеристами. «Здесь стоим и стоять будем, гвардейцы!» — повторял он.

Потом пошли танки, много танков. Командир батареи приказал огня не открывать. Он говорил: когда поднимутся вражеские бронированные машины на гребень высотки, лежащей впереди, тогда и будем бить наверняка.

Стоим, ждем, а до танков остается 600 метров… 500… Судя по всему, гитлеровцы не замечали хорошо замаскированной нашей батареи. А мы уже хорошо слышали рев двигателей, лязг гусениц.