«Всех убиенных помяни, Россия…»

До революции вся южная сторона Выборгской губернии жила исключительно, так сказать, отраженным петербургским светом, Келломяки, Териоки, Перкьярви, Райвола — все это летом было забито дачниками из Петербурга и, частично, севера России. Коренное население дачного района опять так или иначе, путем ли сдачи жилищ или продажи продуктов, но жило и работало для русских дачников, число коих в иные годы доходило до нескольких тысяч.

Теперь Россия отделена от Финляндии высокой стеной коммунизма, а Петербурга и совсем не стало — старого Петербурга, имевшего возможность позволить себе «роскошь» пожить месяц-другой на даче. Нет никаких оснований думать, чтобы раскрылись ворота этой китайской стеньг, во всяком случае в ближайшем будущем. Да и до дач ли теперь нищему «ленинградцу»? Мы не говорим, конечно, об «ответственных товарищах». Но те, избалованные Крымом, Кавказом и заграничными Ниццами, вряд ли поедут в «чухонские курорты»…

С каждым годом пустеет «прифронтовая полоса». Больно видеть, как разрушаются сотни затейливых домиков, зарастают бурьяном клумбы и сады, валятся от времени или растаскиваются заборы. На каждом шагу встречаешь заколоченные магазины, киоски, булочные: нет покупателей, разбежались торговцы.

Те десятки русских, что каким-то чудом застряли в этих Келломяках и Териоках, спешат продать свои усадьбы, но кому они нужны? Если кому и подвернется редкий случай продать свою дачу, ценное имущество идет буквально за гроши. Чаще дачи продаются на снос: покупатель перевозит их в окрестности Выборга или Гельсингфорса, та же дача ставится на новом месте, более удобном для жизни, но и в таком случае владельцу приходится довольствоваться платой низкой до смешного. А многие русские и просто бросают свое имущество на произвол судьбы, уезжая в столицу или в заграницу.

Очень велико в «прифронтовой полосе» количество и бесхозных имуществ: владельцы их или остались в России, или вымерли. Конечно, за такие дачи никто не платит налогов, и государство продает их с аукциона или передает в собственность казны.

Все прогрессирующее безлюдье дачной местности влечет за собой и закрытие тех промышленных предприятий, свертывание тех крупных имений, в которых раньше можно было найти кой-какую работу. Теперь получить в «прифронтовой полосе» труд, даже самый тяжелый, почти равносильно выигрышу 200 тысяч на трамвайный билет.

Хроническая безработица, конечно, прежде всего отражается на русских. Без преувеличения можно сказать, что материальное положение русских беженцев этого района оставляет за собой далеко позади всю общеэмигрантскую неуверенность в завтрашнем куске хлеба. За очень редким исключением беженцы в Келломяках, Териоках и т. д. периодически голодают в точном значении этого слова, живут в нетопленых, несколько лет не ремонтированных дачах, одеты в тряпье. В особенности катастрофично положение стариков и детей, часто сирот.

Необходимо отметить, что финское правительство посильно идет на помощь этой категории эмигрантов, посильно одевает и кормит их. Русские общественные организации в Финляндии со своей стороны энергично собирают одежду и продукты для Выборгского района. Но может ли небольшая страна, обязанная, к тому же, помогать тысячам бежавших от советских преследований карелам и ингерманландцам,[51]

включать в свой бюджет значительную сумму на помощь русским? Что могут дать своим нуждающимся соотечественникам русские, тоже часто приближающиеся к нищим?

Преодолевая паспортные затруднения, беженцы целыми семьями покидают «прифронтовую полосу» и поселяются в Выборге и, чаще, в Гельсингфорсе. Каковы же условия жизни — рассмотрим пока материальную ее сторону — русских в столице Финляндии?

Конечно, завод, фабрика, завод. Интеллигентный труд можно найти при условии знания в совершенстве двух местных языков: финского и шведского. Большинство русских быстро осваивается со шведским языком, но финский настолько непреодолимо труден, что мы знаем людей, живущих по 30–40 лет и знающих лишь т. н. «кухонные слова». Интеллигентный труд для русского беженца возможен лишь в области музыки (игра в кафе, ресторанах и кинематографах) и преподавания иностранных языков. Последняя возможность суживается тем обстоятельством, что значительное число русских, как известно, знают обычно только французский язык, а на него здесь спроса практически нет.

На любом гельсингфорсском заводе вы найдете русских рабочих. Крупнейшая конфетная фабрика Фацера до последнего времени почти исключительно состояла из русских; к сожалению, это возбудило протест со стороны финских рабочих, и многим русским пришлось уйти. Много эмигрантов работает на машиностроительном заводе, по чистке трамвайных путей, на пристанях, в мелких промышленных предприятиях. Как и всюду, русские рабочие на хорошем счету, ими дорожат, хотя порой эксплуатируют. Часть русских обслуживает такси в качестве шоферов, но за перегруженностью города автомобилями этот труд оплачивается все хуже и хуже.