Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах

Судьи не могли взять в толк, как молодая женщина могла в одиночку решиться на убийство, продумать все детали и тщательно все спланировать. Они то и дело задавали ей вопросы о сообщниках, но Шарлотта неизменно отвечала, что действовала в одиночку.

«Когда председатель стал вновь настаивать на том, что она убила Марата по наущению лиц, которых она не хочет указать, Ш. Корде ответила: – Это значит плохо понимать человеческое сердце. Гораздо легче выполнить подобный план в силу собственной ненависти, чем ненависти других лиц».

Государственный обвинитель Фукье-Тенвиль:

«…При этих последних словах, – говорит он, – когда я поднялся для произнесения речи, в зале заседания сначала встал какой-то глухой и неясный гул, как бы от изумления; а затем, если только так можно выразиться, воцарилось как бы молчание смерти, ледяным холодом проникшее мне в душу.

Пока говорил речь обвинитель, присяжные заседатели советовали мне воздержаться от речи, а председатель советовал доказывать, что подсудимая – сумасшедшая. Все они желали, чтобы я унизил ее.

Что касается Шарлотты Корде, то выражение ее лица оставалось неизменным. Она только глядела на меня так, словно хотела сказать, что не желает быть оправданной. К тому же, после всех прений, я не мог в этом сомневаться, да и оправдание было невозможно, так как независимо от ее сознания имелись налицо очевидные доказательства предумышленного убийства. Однако, твердо решившись выполнить свой долг, я не хотел сказать ничего, в чем могли бы меня упрекнуть моя совесть и подсудимая: и неожиданно мне пришла мысль ограничиться одним замечанием, которое могло бы в Народном собрании или в Собрании законодателей послужит основой для полной защиты, и я сказал:

“Подсудимая хладнокровно сознается в ужасном преступлении, совершенном ею; она хладнокровно сознается в том, что давно замыслила его в самых ужасных для вины обстоятельствах: одним словом, она сознается во всем и даже не старается оправдываться. Вот, граждане присяжные заседатели, вся ее защита. Это невозмутимое спокойствие и это полное отрицание своей личности, не указывающие совершенно на угрызения совести даже, так сказать, перед лицом смерти; это возвышенное спокойствие и самоотвержение в известном отношении неестественны: они могут быть объяснены только экзальтированным политическим фанатизмом, который и вложил ей в руку кинжал. И вы, граждане присяжные заседатели, должны решить, какова должна быть тяжесть этого морального рассуждения на весах справедливости. Я обращаюсь к вашему благоразумию”».