Всемирная выставка в Петербурге

— Во-первых, не в плену, а под защитой. Не забывайте, Михаил Александрович, о том, что вас ищет полиция: во-первых, по доносу вашей хозяйки, во-вторых, за похищение дирижабля, а в-третьих, за спасение Веры Николаевны, которую голубым мундирам не удалось уничтожить. Так что вы, конечно, можете высочайшим указом повелеть нам отпустить вас, но на вашем месте я бы так не делал: за решёткой, поверьте, не весело.

— Были?

— Случалось.

— Так кто вы такие? Поляки? Очередные заговорщики, злоумышляющие против царя-батюшки, я прав?

— Разве мы злоумышляем против вас, Ваше Величество? — подал голос румяный парень из-за спины Германа Алексадровича.

— Если бы мы так решили, то вас бы уж не было, — мрачно отозвалась немолодая «учительница».

— И почему это мы обязательно должны быть поляками? — обиженно произнёс еврей.

— Чего мы хотим, так это благополучия для российского народа, — высокопарно проговорил Герман Александрович. — Восьмичасовой рабочий день. Страхование для рабочих. Пенсии обездоленным. Отмена выкупных платежей и передача всей помещичьей земли в распоряжение крестьянским комитетам с тем, чтобы быть отданной в руки людей, которые её обрабатывают. Равные гражданские права для всех сословий. Право голоса для каждого. Созыв постоянно действующего и ежегодно переизбираемого Земского собора, который бы контролировал деятельность министров в общественных интересах... Жизнь в соответствии со справедливостью, а не сообразно с учением церкви и бессмысленным старыми устоями. Вот, собственно, и всё.

— А в чём подвох?

— Да нет подвоха.

— Быть того не может! — сказал Миша. — Мягко стелете! Знаю я вас, нигилистов! Сказки наивным рассказываете, а сами только и думаете, как бы царю-батюшке напакостить, да смуту водворить!

— А зачем нам эта смута? — спросил Герман Александрович насмешливо.

— Уж это я не знаю! Только думаю, что вам за это англичанка платит, чтобы ей под шумок весь Иран захватить! Чтоб России Иран не достался!

— Позвольте узнать, — всё так же насмешливо продолжал атаман нигилистов. — Вы рабочий вот. А вам лично как рабочему что было бы нужнее: восьмичасовой рабочий день при сохранении прежней зарплаты или Иран?

— Вы меня не путайте! — сурово отозвался Коржов.

— Да я вовсе и не путаю. Просто у вас как у рабочего интересуюсь: как вы смотрите на восьмичасовой рабочий день, страхование от несчастных случаев и пенсии не могущим работать?

— Мы в эти ваши сказочки не верим, — сказал Миша. — Вы только заманиваете нашего брата. А сами дурного хотите.

— Отчего же не верите?

— Оттого, что это невозможно.

— Почему же невозможно?

— Потому что господа не согласятся.

— А вот ежели сменить этих господ?

— Так то только царь может сделать, — ответил Коржов. — Он не будет. Ему господа не позволят. Он-то, может, и рад нас фабричных облагодетельствовать, да ему помещики с министрами и с фабрикантами нипочём этого сделать не дадут. Ведь это ж ясно.

— А отчего же он не сменит этих министров? — продолжал иезуитствовать Герман Александрович.

— Так нет у него других-то.

— Как же нет? Неужели же в статридцатимиллионной стране не найдётся нескольких умных и честных людей? А как же профессора из университетов? А как же сами рабочие? Сами крестьяне? Кому, как не им знать, что нужно народу? Отчего бы царю не назначить народных министров?

— Не по-царски это как-то, — сказал Миша и задумался. — Вообще говоря, может это и можно бы сделать. Но царь-то не знает!

— Да как же не знает? Вы знаете, Ваше величество!

Глава 17, В которой Венедикт посещает публичный дом и следует советам графа Пьера де Кубертена.

Ночь, когда был пожар, Венедикт провёл у своего гимназического приятеля, но уже следующим утром ушёл оттуда, чтобы не навести ненароком полицию на легального человека, не имеющего к Делу никакого отношения. Для следующей ночёвки он снял меблированную комнату на Лиговке под именем коллежского асессора Портнова, но на следующее утро принуждён был убираться и оттуда: из окон было видно, как вокруг афишной тумбы второй час ходит одна и та же личность в котелке и сюртуке мелкого служащего. Эта личность слишком сильно походила на филёра, чтобы Венедикт не обеспокоился. Пришлось бежать с квартир по чёрной лестнице, долго петлять по городу, соваться в подворотни, вламываться в дворницкие, ездить на извозчике кругами, вскочить в поезд метрополитена перед самой отправкой и в итоге, на надводной эстакаде, на полном ходу сигануть из вагона в Неву. Вытащившим его дворникам Венедикт сказал, что прыгнул ради воспитания культуры тела, по призыву графа Пьера де Кубертена, а ночевать на этот раз отправился в дом терпимости, где нанял девицу и, дав ей три рубля сверху, подвергать эксплуатации не стал, а лишь велел читать вслух очерки Короленко из старого сборника «В помощь голодающим», пока не уснёт. На другой день Венедикт вселился в грязную гостиницу на самом краю города.

Но подыскивать крышу на головой это было еще полбеды. Венедикт ждал, когда на него уже выйдут товарищи, — тщетно.