Всемирная выставка в Петербурге

— И снова вы кругом ошиблись, господин Нечаев! Государь женат и здравствует. Да и Романовых вам удалось истребить отнюдь не всех. Вот Михаил, например, объявился живым, младший сын Александра Александровича... Всё-то вы, нигилисты, делаете тяп-ляп... Ничего до конца не доводите... Всюду вам помощь нужна...

— Мы с детьми и не воюем, — ответил Нечаев. — Ну, а ежели он только объявился, то живёт не во дворце, я полагаю? Без охраны? Если так, то не сомневаюсь, что найдутся желающие закончить то дело, которое мы не доделали.

— А вы сами? — вдруг спросил министр.

— Что — сам?

— Закончить. Дело.

Нечаев смерил его взглядом, словно проверяя, не померещился ли ему этот удивительный собеседник. А затем продолжил:

— Вот забавно. В тюрьме двадцать лет сидел я, а с ума сошёл мир, что на воле... Я ослышался или министр юстиции выпускает меня для того, чтобы я уничтожил великого князя?

— Для того, чтобы вы уничтожили самозванца, который, как Гришка Отрепьев взял себе имя давно погибшего царевича, и пытается разжечь смуту! — Ответил Николай Львович. — Если мы арестуем его, непременно найдутся какие-нибудь легковерные, которые скажут, что это и был настоящий наследник престола. Если он останется расхаживать на свободе, то продолжит вносить сумятицу в умы обывателей и ставить под сомнение законность Государя. Для всех будет лучше, если этого Лжемихаила уберут революционеры. Мы получим спокойствие и порядок, без бессмысленных роптаний. Вы, как я уже сказал, — титул главного смутьяна всей Европы. Не вижу ни малейшей причины, чтобы вам предпочесть пребывание в Акатуе свободе и обожанию ваших пособников.

— А если я не стану действовать по вашей указке и примусь вести себя так, как мне заблагорассудится? Например, подниму в Петербурге восстание? А? Что тогда?

— Ну, во-первых, — ответил министр, — у вас не получится. А, во-вторых, ведь я не просто так пришёл сюда с фонографом. Ведь наш диалог сейчас записан. Тотчас, как выйду отсюда, я помещу восковой цилиндр в сейф, откуда никто никогда его не достает, если вы станете честно держаться договорённости. Но как только вы решите обмануть — тотчас же всей интеллигентной общественности станет известно, что вы сговорились с министром Кунгурским!.. Ну? По рукам?

Глава 20, В которой Миша спрашивает, точно ли энэмы его не обманывают, а потом спрашивает это ещё раз.

Две недели пробыл Миша у энэмов. Сперва его держали на той же даче, потом перевезли на другую, ещё укромнее. Кормили его хорошо, даже лучше, чем в дома, почти как на Пасху. Не били, не мучили. Только вот ни из дому не пускали, ни даже весточки родным дать ну никак не позволяли: говорили, что это опасно, и что полиция и охранка могут вычислить его, и всё закончится примерно так же, как и с квартирой горе-конспираторов Доры и Венедикта. Про то, насколько и почему неравнодушно теперь к Мише петербургское начальство, он уж понял. Царское происхождение, как и прежде, было для него как бред, как сказка, выдумка... Но что же было делать, коль всё сходилось! Последние дни он даже рассматривал фотографию покойного цесаревича Александра Александровича — и в самом деле, нашёл у себя сходство с ним. Энемы обещали вскоре найти и изображение Марии Федоровны, его жены — после лицезрения его у Михаила, по их словам, должны были отпасть последние сомнения.

Каждый день с ним вели политические беседы. Сперва Михаил воспринимал их как какое-то мошенничество, уловки смутьянов, попытки вовлечь себя в нечто неподобающе-извращённое. Потом — как непонятное занудство. Но затем ему закралась мысль вдруг, что ведь в этих политических речах будто что-то есть! Фабриканты не должны мучить рабочих, помещики крестьян, господа все вместе — обывателей... Правительство должно радеть о народе и устраивать такие законы, чтобы свести к минимуму страдания такового... Выкупные платежи несправедливы, штрафы за опоздания на фабриках несправедливы, ограничения для инородцев несправедливы... Да, все эти вещи звучали слишком хорошо, слишком соблазнительно, чтобы не быть обманом! Но в чём тот обман, Миша всё же не понимал и всё более позволял речам таким проникнуть в свою голову. В конце концов, они сообразовывались с учением Христа! И, по чести сказать, куда больше сообразовывались, чем наличествующие порядки! В конце концов, Коржов даже подумал, что, может, раз он влип в эту историю, то Бог и вправду хочет, чтобы он, невесть откуда родившийся, сыграл роль царя и облегчил народную участь... А может даже и подготовил бы страну ко второму пришествию.

— В общем, я всё понял. Я готов, — сказал он как-то утром Герману Александровичу, больше всех остальных говорившему с ним о политике.