Всяческие истории, или Черт знает что

Вдруг трактирщица вихрем бросилась к окну и закричала: «Скорей, скорей, смотрите, вон он идет, с женой. И где их черти носили, несколько месяцев видно не было. Вот как помянешь черта…» Я не спеша подошел к окну, посмотрел на тропинку, что вилась за трактиром, куда указывала хозяйка; там шли двое. Лишь теперь я будто бы ожил, напряг зрение, словно на охоте, — и кого же я увидел? Тех двоих с коробами из терна, что перекусывали в лесу молоком и черным хлебом. Я предположил, что хозяйка хотела разыграть меня, выдав деревенских бедняков за богачей, и рассказал ей, при каких обстоятельствах встретился с ними. Она всплеснула руками и очень взволнованно произнесла: «Вот видите, каков он, так что можете мне поверить на слово — самый что ни на есть подлый пес, разве что ходит на двух ногах. Лес, где вы его повстречали, — его собственный, причем не единственный. Я слышала, что леса у него на двадцать, а то и тридцать тысяч гульденов, а лес пуще прежнего расти будет. Но в лесу у него не только дерево, дерева-то у него целый сарай, его якобы еще французы ставили. А окна хибары, в которой он живет, до самого верха завалены хворостом, так люди и говорят: Ханс-то Бога не жалует, а читал бы почаще Библию, то пропускал бы в окна побольше света. Но уж про Библию он в последнюю очередь вспоминает, все больше про деньги думает. Уж если окна хворостом заложил, то и воров может не бояться, да и люди с улицы не увидят, как он вместо Библии сидит за столом и день деньской пересчитывает талеры. Каждый год у него набегает сотен пять-восемь на процентах, и никто про это знать не должен. Не случайно у него три огромных двора и деньги в рост, и ни одной душе не известно, сколько, и никому-то он ничего не дает, и себя держит в черном теле. А потому и отправился в такую дурную погоду вместе с женой в лес, да еще и в самый дальний, потому что не позволяет беднякам собирать хворост, а лошадям не дает отдыха; потом везет все это домой, а жене приходится жечь сырые дрова и глотать ядовитый дым, хотя дома-то у него дров на много лет хватит. Такого скрягу и в Израиле-то еще поискать».

«Да, — сказал я, — однако, как бы то ни было, подобную скупость редко встретишь у человека богатого, а тем более женатого. Семейная жизнь и дети сводят на нет любую склонность к накопительству, если только жена не разделяет качеств мужа и не поддерживает его стяжательства».

«Детей-то у них нет, — сказала трактирщица, — а то бы Эрцлиге Йогги и не рассчитывал на наследство. Жена-то его не из таких, да вот только приходится ей потакать ему, жалко ее, у Ханса-то скопидомство в крови, причем все увеличивается. А потому Господь и детей не дает. Бог-то все видит; все, что эти скряги за сотню-то лет скопили, Он быстренько раздаст нуждающимся».

«Так это семейное проклятие? — спросил я. — Врожденный порок?» «Так и есть, — сказала трактирщица, — хоть в подобных масштабах еще ни у кого не встречался. Отец-то его еще куда ни шло, беднякам дрова давал и лес на постройку жилища, а то и новую сбрую помогал справить. Да а еще говорят, — правда то или нет, не знаю, — что каждый год приказывал он пошить дюжину новых рубах и повесить в кладовую. Там они и хранились, и ни разуто он их не надевал. Господь посылал молей и тараканов, даже мышей, чтобы предупредить его и наставить на путь истинный. Они пожирали сбрую и рубахи, но знаков Господних он не понимал, ни о чем подобном и слышать не желал; у него были уши, но он не слышал, был разум, а разумения не было. Но Ханс этот и того хуже, ему уже ничего не шьют, ничего-то ему не нужно, никому-то он не дает заработать — ни скорняку, ни портнихе. Всю одежду он снашивает, а если появляются дыры, сам же их и латает. Да, так и есть: протрется у него рубаха, так он отрезает снизу, сколько надо. Он уж и пару тиковых штанов на заплаты для рубах извел, когда сами эти штаны уже было не починить».

«А жена?» — спросил я. «Некоторые говорят, — отвечала трактирщица, — что она ничем не лучше мужа и тоже никому ничего не подает. А если и другого она нрава, то уж точно, думаю, виду не кажет, и имеет на то причины». «Какие же? Что такое?» — спросил я. «Может быть, принести еще бутылочку?» — спросила трактирщица. «Нам уже пора», — заметил я. «Да чего уж, возьмите еще одну! — сказала она. — А у меня как раз будет время рассказать вам про жену Ханса». Кто смог бы устоять от такого предложения! Явилась бутылка, трактирщица подсела к нам и начала рассказ.