Всяческие истории, или Черт знает что

Но тут случилось нечто, о чем Ханс не подумал, да и подумать не мог, и стало камнем преткновения. До него дошло, что не всем он может диктовать свою волю и заказывать музыку — нужно и о других думать. Лиза тронулась умом, приуныла, засомневалась было в спасении души, затем испугалась, что придут за ее имуществом, а потом принялась горевать, что никто-то ее не любит. Поначалу Ханс и не понял, в чем дело, но терпеть этого не желал, посчитал все это вздором и глупостями, от которых твердо вознамерился избавиться. Но так просто избавиться не удалось, а потому осознал наконец Ханс, что за этим кроется, и что ничего тут поделать нельзя, нужно отступиться, чтобы не доводить до греха. Греха этого, а именно самоубийства, Ханс боялся больше всего на свете, за исключением, пожалуй, утраты состояния. Но боялся не из-за гнева Господня и не потому, что думал, будто самоубийство такой уж тяжкий грех. Нет, ни о Боге, ни о спасении души Ханс и не помышлял, думал он только о своих деньгах и обо всем, что способно приумножить или уменьшить их количество, а боялся он двух вещей: воров и привидений. От всего сердца желал Ханс жене поскорее отойти в мир иной — будет ее душа спасена или нет, все равно; но уж если она наложит на себя руки, размышлял он, то ведь станет являться, так и не обретя покоя в земле. Уж лучше видеть ее живой, чем призраком, что будет его изводить, когда он будет пересчитывать денежки или воровать у соседей во время полива воду. А потому отдал он ее на попечение врача. Тот по части таких заболеваний был мастак, а потому как на лечении никто не попрекал ее бедностью, никто не ограничивал в еде, Лиза быстро пошла на поправку и уже через несколько недель врач смог заверить Ханса, что все будет в порядке. Хансу это пришлось по душе, потому как платить за содержание ему было жаль — цена, по его мнению, была совершенно грабительская. Он думал, что дело давно уже решено, но проклятый коновал решил пустить его по миру и без нужды состричь с него плату еще за несколько недель, теперь ведь каждая паскуда может делать, что вздумается, и уж тем более, когда кто-то находится в отчаянном положении. Как-то в воскресенье Ханс отправился сам разобраться, так ли уж нужно и дальше платить за содержание, и пригласил жену в трактир распить бутылочку. То ли стало ему ее жалко и он решил ее угостить, то ли сделал это, чтобы никто не мешал разобраться, в своем она уме или нет. Всю дорогу жена очень радовалась, ей казалось, будто Ханс изменился, стал совсем как раньше, еще до женитьбы. Тут сказала она, что не прочь перекусить, ветчины или жаркого, или что есть. “Знаешь, женушка, — сказал Ханс, — обойдемся без этого. Вот окажешься дома и поужинаешь, тут все равно все слишком дорого”. “Ну хорошо, — ответила она, — можно и так”. Но с этого часа состояние ее снова ухудшилось, снова сошел на нее мрачный дух, одним словом вызвал его Ханс назад. Теперь уж нескоро она вылечилась и Ханс наконец смог забрать ее домой.

Жена пообвыклась — по крайней мере, так могло показаться. Некоторые поговаривали, что с ней все же что-то не так — все время ее что-то печалило, а иногда она на некоторое время как в беспамятство впадала, не замечала, что происходит вокруг, как будто старая напасть возвращалась. Так все и шло, злые духи приходили снова. Будь в доме хотя бы один добрый дух, они бы и держались в стороне, но вокруг Ханса ни один добрый дух витать не стал бы. Ни к одной доброй книге он не притрагивался, не причащался, да и вообще обходил церковь стороной, пуще черта. Короче говоря, человек он был, по мне, дурной — богатый или нет, дела не меняет!» — вот так, с жаром, трактирщица закончила свой длинный рассказ.