Всё ещё неизвестная Вселенная. Мысли о физике, искусстве и кризисе науке

Я — радость и печаль, я — истина и ложь.Какое дело мне, кто плох, а кто хорош.Я — Время. Я хочу вас наделить крылами.Мы сказочный полет свершаем ныне с вами

И вмиг перенеслись через шестнадцать лет,Они ушли во тьму, но не исчез их след.Игра и произвол — закон моей природы.Я разрушаю вмиг, что создавалось годы,

И созидаю вновь[136].

А в пьесе «Генрих V» в прологе, открывающем пьесу, злорадно потешается над задачей представления на сцене сражений Столетней войны:

И вместит лиПомост петуший — Франции поля?

Вместит ли круг из дерева те шлемы,Что наводили страх под Азенкуром?[137]

Некоторые драматурги сегодня развлекают публику демонстрацией того, как они могут преодолеть временны́е и пространственные ограничения театра. Том Стоппард в пьесе «Аркадия» вводит персонажей, которые живут в разные века, но появляются на сцене одновременно, как и черепашка, пережившая столетие, но не демонстрирующая никаких признаков возраста. В «Нормандских завоеваниях» Алан Эйкборн решает старую проблему, связанную с тем, что зрители не могут увидеть, что происходит, когда персонаж идет из столовой в гостиную или выходит из гостиной в сад. Эйкборн поставил три связанные друг с другом пьесы, действие которых происходит в столовой, в гостиной и в саду. Пьеса Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» почти полностью посвящена тому, что происходит за кулисами «Гамлета».

В кино все эти приемы не нужны. И все же театр пережил появление кинематографа, отчасти потому, что драматургов вдохновляют театральные ограничения, а еще потому, что мы любим драматургические трюки. В своей кинематографической версии пьесы «Генрих V» Лоуренс Оливье не смог полностью отказаться от этого преимущества театра — фильм начинается с выступления на сцене театра «Глобус», и только позже сцена расширяется и действие переходит в долину Солсбери, изображающую «бескрайние Франции поля».

На мой взгляд, театр намного лучше справляется с вызовом, брошенным кинематографом, чем архитектура — с наличием конструкционной стали. Может быть, это обусловлено тем, что эти виды искусства получают поддержку по-разному. Большие здания строятся для корпораций или музеев, которым необходим узнаваемый образ. Пирамидальная форма небоскреба может быть лишена всякого смысла с конструктивной или экономической точек зрения, но по крайней мере каждый, кто увидит это здание, моментально поймет, что это башня «Трансамерика». С другой стороны, театр все еще получает поддержку от тех людей, которые хотят смотреть спектакли.

Я не хочу преувеличивать имеющиеся сходства между теоретической физикой и искусством. Я упоминал значение ощущения неизбежности в искусстве и в физике. Как говорил Кольридж, «ничто не может нравиться постоянно без определения причины, почему оно нравится именно так, а не иначе». Однако в искусстве ощущение неизбежности ограничено. Слушая сонату, вы можете почувствовать, что в ней нельзя изменить ни одной ноты (так что даже люди, вроде меня, не знающие нотной грамоты, зачастую могут понять, когда сыграна не та нота), а читая сонет, вы поймете, что из него нельзя выкинуть ни единого слова, однако чувство неизбежности ощущается намного слабее в более крупных произведениях (и я бы сказал, более значительных), например в опере Моцарта или пьесе Шекспира. Слишком сильное чувство неизбежности может даже наводить скуку. Как говорил Фрэнсис Бэкон, должна быть «некоторая странность в пропорциях». Наилучшие произведения искусства могут отражать сложность и непредсказуемость дел человеческих.

С другой стороны, в работе над теорией частиц и полей наша главная цель состоит в том, чтобы свести все законы природы к простой окончательной теории, которая будет в максимально возможной степени тем, чем она является, поскольку ничего другого быть не может. Как говорил Эйнштейн о своей собственной работе, мы пытаемся «не только узнать, как устроена природа и каким образом осуществляются ее преобразования, но еще и хотим достичь, насколько это возможно, утопической и, видимо, самонадеянной цели узнать, почему природа устроена именно так, а не иначе». Я и мои коллеги работаем в такой области фундаментальной физики, которая направлена на открытие окончательной теории, после которого мы, физики, останемся не у дел. А вот искусство будет существовать, пока существует цивилизация. И это единственное утверждение в моей речи, в справедливости которого я полностью уверен, поскольку без искусства нет цивилизации.

25. Из Нью-Йорка в Остин и обратно