Всё хоккей

Я изо всех силы пнул мандарин ногой, как шайбу, и он покатился по заснеженной дорожке в неизвестном направлении. В никуда…

Дверь алькиной квартиры была распахнута. Я даже на секунду успокоился. Что я себе придумал! Но едва переступил порог, как в нос ударил неестественный сосновый запах вперемежку с хлоркой. Под ногами что-то хрустнуло. И я заметил, что наступил на еловую ветку. Они были разбросаны по всей квартире, словно в канун Нового года, когда мы познакомились с Алькой. Но это не был Новый год. Это был год уже наступивший. И он не напоминал праздник. Он принес с собой что-то пугающее, нереальное, то, что в нормальной жизни быть не может. Но почему-то иногда бывает.

– А, это ты…, – услышал я позади себя хриплый голос. И обернулся.

За круглым старомодным столом сидел парень, бомж, которого в новогоднюю ночь лихо отделала Алька, а потом приютила у себя. За что он ее обокрал.

– Уже что, все закончилось? – заплетающимся языком промычал он.

– Что все?

– А то ты не кумекаешь! Все так просто! Закопали. Постояли, пару слов слезливых брякнули и разбежались. Я лично ушел первым. Чего стоять? И к чему? Нет хорошего человека. И к чему слезливые словечки. Она их все одно уж не услышит. Вот так-то. А я лучше здесь ее помяну. Добрую душу. Так честнее. Водку я у нее спер, так вот вернуть пришел, а пить не с кем. И ту брошь притащил, – он разжал ладонь, на его огрубевшей красной ладони блеснула металлическая бабочка. – Ее брошка, а носить некому. Вот так, парень.

Я осторожно присел на самый краюшек стула, словно боялся, что стул подо мной рухнет. И, сняв кепку, стал безжалостно мять ее в руках.

Парень проворно налил мне полный стакан водки. Стакан был весь запыленный и водка вы нем казалась мутной, словно забродивший уксус.

– Ну что, помянем девчонку? Вроде близкие вы были с ней. Или ошибаюсь?

– Ошибаешься, – резко ответил я. И поднялся со стула. Тот покачнулся, но удержался на месте. – Я ее, конечно, знал, так же как и ты, но чтобы…

– Ну, понятно. От живых отказаться трудно. Они и в суд подать могут. А от мертвых окреститься раз плюнуть. Там другие судьи. К тому же ей все одно уже плевать, был ты ей близок или нет. Ей вообще уже все одно.

Парень все время навязчиво буравил меня своими пропитыми красными глазенками. И я нахлобучил кепку прямо на брови. Так ему труднее было уловить мой взгляд.

– Так что, и пить брезгуешь за ее душу? – парень выгнулся и заглянул прямо мне под кепку.

– При чем тут душа? А если я вообще не пью?

– Знаешь, если бы я вообще не пил, то сегодня непременно бы начал, – он залпом опрокинул полный стакан водки, предназначенный мне. – И почему погибают самые лучшие. Вот я, к примеру… Мог тысячу раз помереть. И в сугробе мог бы пьяным замерзнуть, а в армии меня так шарахнуло, еле склеили, можно сказать по частям, и в пожаре мог заживо сгореть, когда котенка соседской девчонки вытаскивал. Правда, уже напрасно. Хотя, что бывает напрасным? Ее родители потом мне целый месяц жить у них разрешили. Вот так. Так что я весь в шрамах, ожогах, с отмороженными пальцами, весь клееный, переклеенный, но почему-то живу, – по глазам парня потекли слезы. Он смахнул их рукавом замусоленной тельняшки.

Потом вдруг резко ко мне повернулся. И на его лице выступило искреннее почти детское изумление.

– Странно… И ты почему-то живешь…

Я выскочил за дверь. Споткнулся о порог лестницы. И вспомнил, как мы с Алькой в новогоднюю ночь по этой лестнице покатились кубарем. А потом целовались, целовались… Боже, но ведь этого не может быть! Этого просто не может быть, чтобы она из-за меня. Ведь она была совсем другой. Она крепко держалась на ногах. И земля крепко держала ее. Она из любого, самого невозможного тупика могла отыскать выход… А мне даже не позвонила. Но почему? Конечно, можно было спросить у этого забулдыги, что все-таки произошло. Но мне казалось, что его пьяный ответ меня не устроит. К тому же мне не нравился его навязчивый взгляд. Словно я виноват в смерти Альки. Да и вообще, что еще смею жить на белом свете. Ну, конечно! Как я сразу не догадался! Продавщица мандаринов! Она ничего про нас не знала. И ее объяснение будет вполне разумным, лишенных эмоций, загадок и пьяных притч.

Было уже довольно поздно. Метель усиливалась. И белая парусиновая крыша от торгового лотка развевалась на ветру, словно одинокий затерявшийся в шторме парусник. Вокруг не было ни души.