Всё по-взрослому

Сколько раз Витька потом грезил, протягивая навстречу длинноногой танцовщице без покровов, к её бархатистой коже, к упругому бутону груди, размером с румяное яблочко, раскрытую ладонь, представляя, как прикасается к этой бесценной реликвии, как наливается священной энергией любви.

И застывал в ужасе, физически ощущая потерю, которой могло не случиться, будь он решительнее, смелее.

Упустил своё счастье! Сам упустил.

Может, стоило тогда поступиться принципами, забыть про традиции, про девичью честь и свою совесть, которая на поверку оказалась тяжким бременем, которая раз за разом возвращает воспалённую память в окаянное прошлое?

Сильны мы задним умом, когда ничего нельзя изменить. А ведь она звала, упрашивала, словно ей одной та любовь была надобна.

После техникума Витька уехал в Заполярье. Можно сказать, сам себя наказал.

Парень он видный. Девчонки вокруг табунами невестились. Женщины в соку, глядя на широкие плечи, сильные руки и цепкий взгляд, кто бессовестно, нагло, кто простодушно, застенчиво, предлагали любовь. Всякую, в том числе без обязательств.

Витька был поглощён единственной страстью: Зойкой бредил. Ночами в поту просыпался, криком кричал, прощения просил.

До сих пор Зойка его звала. До сих пор не отпускала.

Не выдержал. Всё для себя решил, поехал каяться.

Родители писали, что не было у Зойки с тех пор никого, словно эпитимью на себя наложила. Фотографию мальца прислали.

Никите шесть лет минуло.

Рыжий, кучерявый. В Серёгу Кучина, не иначе, лучшего некогда друга. У него одного на всё село кудрявая, как у ягнёнка, шевелюра красным золотом рдела.

Этот общеизвестный факт Серёжкин брак и сгубил. Как пошёл по селу слух о рыжем мальчонке, Варвара ему на порог указала. Братья скорости добавили. Хотели оскопить, да пожалели.

Тот к Зойке: привык под боком безотказную зажигалку иметь, чтобы без хлопот дурное дело справлять. Да куда там, — не было у мальчонки отца, и такого не нать. Опоздал, касатик. Да и не ужились бы мы. Без любви-то.

— Много радости любовь тебе принесла? То-то ты в петлю нырнула. Без мужика в своём дому никак нельзя. Я же в чём угодно, в том числе и по бабьей части способный. Любое ремесло освою и тебе скучать не позволю.

— Это да, до баб ты охоч. Мне ещё этого сраму не хватает. Витька бы сына свово никогда не бросил. И по бабам не побежал бы, поскольку мужик настоящий, стоящий, а не кобелина.

— Много ты знаешь! Так может, байстрюк твой того, и не от меня вовсе? Доказательств-то у тебя нема, кроме рыжей масти.

— А и не твой. Что с того? Я ему каждую неделю красной краской кудри мажу, чтобы тебя осрамить. И себя заодно. Поди, поди вон, подобру-поздорову.

Удружил Серёга другу, нечего сказать. Но разве виноват он, что наградил отпрыска редким колером?

О том, что стало реальной причиной появления на свет Никитки, никто не ведал. Хоть в этом вопросе Сергей не подвёл.

Зойка, когда однажды болела лихорадкой, заговаривалась, Витьку звала, прощения вымаливала.

Нормально, естественно, даже правильно, спрятаться в одиночество, зализывая кровоточащие сердечные раны. Но как долго необходимо и можно жалеть себя, оплакивать и лечить истерзанную, в порезах и ссадинах от необратимых потерь, но живую, готовую вновь и вновь возрождаться, душу: неделю, месяц, год… или весь дарованный природой срок осознанного бытия?

Разве можно казнить себя без срока. Преступников, и тех рано или поздно из заточения вызволяют. Зойка о том не раз и не два матери заикалась.

— Кто ж тебе, оторве, таку обиду спустит, блаженная? Забыть пора. Не пара ты ему. Не он тебя, ты его не дождалась, ты любовь предала, — корила маманя.

— Покаюсь. Глупая была. Некому было боль свою доверить. Даже тебе не могла. А вдруг он мне тот грех попустит? Ноги целовать буду. Выведай адрес у Ильиничны, письмо напишу. Обо всём. Мне шестнадцать годков было, чего я понимала-то! Нет у меня больше сил, себя казнить.

А Витька взял да сам приехал, словно раскаяние Зойкино почуял. Кто знает, может, у влюблённых неведомая связь через небеса налажена.

К родителям не зашёл, сразу к подружке на порог.

— Сына покажи, Никитку.

— Так не твой ведь он, Витюша, неужто не знаешь!

— Мы про то никому не скажем. Усыновлю, будет мой.

— Давно уж все догадались. Масть не скроешь. Байстрюк, он и есть байстрюк.

— Зря ты так. Мальчонка-то в чём виноват? Примешь, простишь? Обязуюсь быть образцовым отцом и мужем.

Зойка кинулась Витьке в ноги, — гада я окаянная, злыдня проклятущая, изменщица подлая. Нет мне без тебя жизни. Разум тогда помутился, не ведала, что творю, любый мой. Прости, коли гордость позволит со мной знаться, век грехи те отмаливать буду!

— Не блажи, причины на то нет. Встань с колен. В том, что случилось и моей вины в достатке. Много о том думал. Будем вместе разгребать, чего наворотили по глупости. Ты ведь меня каждую ноченьку все эти годы звала, чуял я… дурья башка, признаться боялся. Всё могло быть иначе. А-а-а, чего даром воду в ступе толочь. Того дивного дня не вернуть. Помнишь, как для меня танцевала? Глаза закрою — вижу… красивая, глаз не отвесть.