Всю жизнь я верил только в электричество

И как радостный свист степного суслика, торчащего столбиком возле норки, вокруг которой не видно было врагов, прозвучал внезапно почти такой же тонкий, но резкий и громкий свисток паровоза, а после него сразу же длинный, густой и мрачный шипящий гудок. Тут же раздались равномерные «выдохи» пара из-под машинного отделения и паровоз с красной звездой над верхним буфером, с красными ободами на колёсах медленно простучал по стыкам рельсов и около шпальных костылей, да удалился ближе к тупику. А вот за ним из широких дверей вагонов теплушек, которых мы насчитали четырнадцать и которые ещё не все поместились на территории перрона, а остались сзади, штук пять, не меньше, торчали очень весёлые, молодые, торжественные лица. И было их – тьма тьмущая! Одни целинники сидели, свесив ноги, другие стояли над ними согнувшись, а на горбу у каждого кто-то обязательно примостился. Над этой пирамидой возвышались целинники стоящие, а между всеми ними тоже торчали довольные, пыльные, излучающие радость лица. Поезд остановился только минут через пять и сразу же складно заиграли два наших духовых оркестра. Они дудели «марш энтузиастов». Я его узнал моментально. Отец мой его на баяне разучивал полгода и потом каждый день обязательно играл вместе с другой музыкой. Вальсами, танго и фокстротами.

Когда отвизжали, отскрежетали тормозные колодки паровоза, нарушавшие

старания оркестров, сквозь бравые рулады марша стали большими группами вылетать на площадь первоцелинники. Минут через пятнадцать эшелон освободился полностью и оказалось, что приехавших на площади было намного больше, чем встречавших. Вот вся эта огромная толпа с двух сторон вдруг начала сначала оглушительно хлопать в ладоши, от чего многим из стоящих на тротуаре стало дурно. Аплодисменты рвались вверх и в стороны так звонко и мощно, что оркестрам играть дальше смысла не было. Хлопали долго и радостно. Две пожилые тётеньки рядом с нами заткнули уши и присели. Они что-то говорили друг другу, но ничего не слышали. Потом одна из них села на колени и её свернуло вправо, на локоть, а потом боком на землю. Один мужик и мы с Носом подняли её и отвели в сторону от шума, за угол жилого дома. У мужика с собой была бутылка лимонада. Он пальцами сорвал крышку, налил лимонад в ладонь и плеснул женщине в лицо. Она открыла глаза. Мужик ещё раз налил лимонад в огромную ладонь свою и поднёс тётке ко рту. Женщина судорожно хлебнула раза три и ей стало легче.

– Вы идите, спасибо вам! – сказала вторая. – Я побуду с ней. Сейчас ей лучше будет. Я знаю. Это не в первый раз. Нервы плохие. Учительница бывшая.

Мы постояли ещё пару минут и ушли.

А на площади уже перестали хлопать и кричали «ура!» Свирепо, заливисто и беспрерывно. Народ завёлся. Многие стали подпрыгивать и бросать вверх флажки, флаги и портреты в рамках. Целинники швыряли над собой кепки, косынки, майки и даже ботинки.

– Слушай, Чарли, – Жук потянул меня за руку.– Валить надо отсюда. Они сейчас озвереют и нас разорвут или затопчут. Они ж не в себе уже, ты глянь сам.

Внезапно сзади подбежал Жердь и нас обнял всех троих. Руки у него были длинные. Чуть короче, чем сам Жердь.

– Нашёл! – радовался он. – Думал, что вы убежали уже. Страшно?

– Ну, не шибко весело, – сказал я.

– А мне удалось прямо среди целинников потолкаться, – Жердь захохотал и покосился в сторону людей из эшелона. – Так они там все поголовно пьяные в зюзю! Ну, ничего. Сейчас митинг будет. Притихнут все. Начальство вон стоит. Наше и ихнее. Сейчас на грузовик ораторы полезут речи говорить. Потом, как братан мой узнал у мусоров на мотоцикле, целинники попьют пива, квасу, поедят в буфетах да с лотков, мороженого нажрутся, да и по грузовикам их распихают. Это грузовики из трёх совхозов. И вот неподалёку от совхозов этих эти ребятишки палаточные городки поставят. А там уже – как пойдет. Дальше братан сам ничего не знает.

Толпы начали смешиваться. Встречающие и первоцелинники кинулись здороваться за руки, обниматься, доставать из карманов бутылки и стаканы, пить и занюхивать рукавами. Снова песни зазвучали, смех возник, кто-то на гармошках и баянах зашумел в разных местах площади. Мы стояли, как я неожиданно заметил, уже не на тротуаре, а практически в середине толпы.

– Пацаны, вас на какой колхоз распределили? – потрепал меня по голове розовый от выпитого парень в тельнике и ворсистой кепке. – Айда к нам, в Кушмурун. Там, мне рассказали, рыбалка – мечта. На пустой крючок клюёт.

Мы отбежали в сторону, поближе к узкому промежутку, где на двух мотоциклах сидели только шестеро милиционеров, а вокруг них – никого. Можно было выскочить если начнется давка. Встречающие почти все пили с целинниками на равных. Кроме, конечно, старшеклассников. Те вроде стеснялись.

Наконец на грузовик с открытыми бортами, на красную ткань ступили начальники. Первый, кустанайский, наверное, взошел на трибуну, взял с неё здоровенную трубу, узкую с одной стороны и широкую как рупор патефона – с другой.