Вслед за Ремарком

Нина вспомнила, как несколько месяцев назад возвращалась с ним из Ярославля. И тогда тоже он довел ее до того, что ей хотелось выйти из машины. И тогда тоже, как и сейчас, у нее совершенно не было с собой денег. Костер, что горел у нее внутри, вдруг превратился в сияющий сноп огня, какой, бывает, выплескивается из шляп фокусников на представлениях в цирке. Только огонь, что горел внутри ее, не был бутафорским – он ее сжигал, он уничтожал всю ее прежнюю сущность до оболочки.

«И я должна терпеть, чтобы сохранить этот брак во что бы то ни стало? – думала она. – Сколько же это будет продолжаться? Год? Пять лет? Десять? Я не выдержу!» – сказала она себе. В груди продолжало жечь и полыхать. Ей стало душно. Захотелось вырваться из машины, броситься в снег и кататься по нему, как делают чудом выбравшиеся из огня люди. Из приемника раздавался очень навязчивый, бессмысленно птичий диалог ведущей молодежного канала и очередного интервьюируемого. Потом этот разговор сменился такой же птичьей песней, в которой бесконечно повторялись четыре глупые, плохо зарифмованные фразы под однообразный стучащий аккомпанемент. Зазвонил его телефон. Он стал говорить с кем-то просящим тоном. Она не стала прислушиваться, протянула руку и сменила радиостанцию, чего раньше никогда не делала. Похоже, на том конце связи бросили трубку. Сквозь вой и вопли, треск рекламы и быстрое перечисление новостей до нее донесся голос уже не очень молодого, но все еще кудрявого барда. Он обещал ей, как и тогда, в тот вечер на кухне с Лизой и Пульсатиллой, вечную память:

Я не забуду тебя ни-ког-да-а-а…

Твою любовь, твою печаль, улыбки, слезы…А за окном все так же стонут провода,И поезд мчит меня…

Ей показалось забавным это совпадение, Но она так до конца и не узнала, куда и кого мчит поезд, потому что Кирилл с раздражением снова переключил приемник.

– Дай дослушать! – попросила она.

Но он сказал:

– Нечего тоску наводить! – и остановил свой выбор на песенке про бананы, кокосы и апельсиновый рай…

Сноп огня внутри ее заполыхал с какой-то неистовой силой. Она сидела молча, смотрела на дорогу и просто ждала, чем все кончится. Она бы не удивилась, если бы вдруг ей сказали, что она может его убить. «Подсыпать в чай цианистый калий, а Лизу задушить и потом застрелиться самой? – хмыкнула она. – Было бы здорово! Замечательно. Как в английских детективах. Вот только нет под рукой ни отравы, ни пистолета».

Тем временем они подъехали к дому, спустились в подземный гараж. Она сидела не шевелясь, будто заснула. Костер, пылающий внутри, догорел и потух. Больше не было ни огромного снопа огня, ни искр в темноте, ни треска, ни жара… От нее осталась одна оболочка. Все, что наполняло ее дни и годы – любовь, ненависть, тревога, сожаление, – все сгорело в адском огне, все исчезло. Больше не было ничего.

– Выходи! – Он выключил двигатель. Дурацкое радио наконец-то замолкло. Он стал выгружать пакеты. Нина стояла рядом, даже не думая ему помогать. Ей было любопытно, как теперь она будет ощущать себя – совершенно пустая. Она взглянула на Кирилла, как посмотрела бы на совершенно постороннего человека. Он ей не понравился. Она подумала, что больше у нее ничего не может с ним быть. Он протянул ей сумки, мельком взглянул на нее, поймал ее взгляд, но, естественно, ничего не понял. Он был настроен на другую волну.

– Пойдешь наверх? – спросила она его. – Или, быть может, поедешь к Лизе?

– Пойду домой! – ответил он с вызовом.

Она убрала в холодильник продукты, приготовила ужин, но есть вместе с ним не стала. Сказала, что у нее болит голова, и ушла спать. На следующее утро, еле дождавшись, пока муж уйдет на работу, она аккуратно собрала свою сумку. Прощаясь, Нина обошла всю квартиру. Без сожаления смотрела она на дорогие, престижные вещи и думала, что бы ей взять на память? Но как-то ничего, что было в этой квартире, не казалось ей нужным. Она даже удивилась: как мало здесь оказалось вещей, принадлежавших ей лично. В столовой она повертела в руках чашку из когда-то очень нравившегося ей старинного японского сервиза. И равнодушно убрала ее обратно в шкаф. Заглянула в холодильник, закрыла его. Достала из бара бутылку коньяка, взвесила ее на ладони, показалось, тяжело тащить. Она поставила коньяк на место.

«Удивительно, как человеку мало надо для жизни», – подумала она. Потом, улыбнувшись, она достала две банки с чуть-чуть полопавшимися помидорами собственного изготовления, уложила их в пакет, надела свою новую шубку и, бросив на стол в гостиной ключи от квартиры, вышла, захлопнув за собой дверь.

8

И потекла ее новая жизнь. Пульсатилла нашла Нине учеников – пару-тройку неуспевающих по математике из седьмого класса. «Не думай, что будут платить тебе в долларах, но на маленький кусочек хлеба с маслом тебе одной хватит!»