Вслед за Ремарком

– И так же видно, что я поворачиваю! – говорила она. Он просто не знал, что ему делать – смеяться над ней или плакать. Во всяком случае, разворачиваться на перекрестке, как с Ворониной, он с Лизой пока бы не стал. Она запросто могла бы перекрутить с пылу руль и оказаться на встречной полосе. Воронина же к вождению относилась ответственно. Вероятно, здесь сказывалась ее любовь к математике. Ему нравилась ее мужская четкость. Уже без всякого волнения она проехала вдоль бульвара, поравнялась со школой, удачно миновала раскрытые только на одну створку ворота. (Михалыч рассказал, как парень из параллельной группы чуть-чуть не снес третьего дня одну из створок.) Нина описала во дворе полукруг и остановилась на своем постоянном месте.

– Спасибо! – Она всегда его благодарила в конце занятия, отстегивая ремень. Кроме нее этого из группы никто не делал.

Роберт посмотрел на нее, усмехнулся. Ему не хотелось сейчас оставаться одному. Хотелось поговорить. Лиза была занята, Михалыч работал у себя в мастерской, Ленц не приходил к ним в гараж уже три дня. В качестве собеседника оставалась одна только Нина.

– Что ты все время то извиняешься, то благодаришь? Вроде не за что. Ничего я для тебя особенного не делаю. Учу, как всех.

– Благодарить и извиняться нетрудно. – Нина, отстегивая ремень, оглядывалась по сторонам, будто кого-то искала. – Это не признак слабости – извиняться.

– А признак чего?

– Вежливости. – Она вышла из машины с таким видом, будто и у нее тоже было срочное дело. А он почему-то не хотел, чтобы она ушла, не договорив с ним.

– Ты, что ли, вежливая?

– Разве вежливость недостаток?

– Да нет.

– Сильному человеку нетрудно быть вежливым. Это слабому трудно. Ему все время кажется, что весь мир против него, и он, грубя, пытается защищаться.

– Хочешь сказать, что ты сильная? – Он вспомнил в каком состоянии выковыривал ее из машинки детского автодрома.

– Нет. Сильный ты или слабый, все равно приходится в жизни идти своим путем.

Почему-то ему вдруг стало очень интересно узнать, что еще она думает по этому поводу, но вдали хлопнула входная дверь, и из мастерской вышел Михалыч. Следом за ним торопливо выбежала коричневая собачонка.

– Рыжик, Рыжик, пойдем! – Она не знала, как его зовут, назвала, как пришлось. Но она вытащила из сумки сверток, а Рыжик, как все собаки, прекрасно понимал этот жест и с восторгом устремился за ней.

Она поманила его за беседку. Там Рыжик в течение нескольких минут, урча, пировал, не в силах проглотить сразу всю вкусную еду, а Нина тем временем быстрым шагом удалилась со двора.

– Таня! – звонила она по мобильнику домой Пульсатилле. – Я освободилась! Пойдем по магазинам за продуктами! Может быть, тебе придет в голову свежая идея!

– Вспомни Булгакова! – назидательным тоном произнесла Пульсатилла. – Свежей должна быть осетрина, что касается идей, главная стара как мир: все должны нажраться от пуза! Сейчас выйду! – закончила она прозаически, и Нина улыбнулась и медленным шагом пошла вдоль бульвара.

Михалыч же и Роберт все еще стояли возле учебной машины во дворе.

– Сколько этому псу ни давай, он все равно выглядит так, будто умирает от голода, – заметил Роберт, наблюдая за дворовым питомцем, укрывшимся за деревянной беседкой. Когда пес с уже раздувшимся животом выбрался из своего укрытия, кое-что еще зарыв про запас, Михалыч открыл волновавшую его тему, из-за чего, собственно, и вышел из своей мастерской, завидев Роберта.

– Володька что-то давно не являлся! – сказал он с озабоченным видом. – Я бы съездил к нему, да Галка заболела.

– Подождем до понедельника, – заметил Роберт. Он наметил все-таки добиться у Лизы свидания в выходные. К тому же его холодильник давно требовал пополнения запасов. А уж если Лиза согласилась бы прийти к нему на чашку чая…

Без мытья полов тоже обойтись было бы невозможно.

– Давай до понедельника! – повторил он.

– Ну, давай! – Михалыч почесал намечающуюся лысину своей годами уже не отмывавшейся от машинной смазки пятерней.

Роберт задумался, посмотрел на Михалыча со скрытой тревогой:

– Ты что, думаешь, у него опять?

– Не знаю.

– Но ведь это не повторялось уже года три-четыре!

– Я сказал, не знаю! – Михалыч был серьезен, но в то же время характерная для него медвежья решительность, проявляющаяся в ответственные минуты, пока отсутствовала.

– Может быть, у него время осенних посадок в огороде! Страда! Сельское хозяйство требует многих хлопот!

– До понедельника! – И оба, стараясь больше не думать о том таинственном и непонятном, что однажды случилось с их другом, занялись обыденными делами.

11