Встречь солнцу. Век XVI—XVII

У восточной крепостной стены, напротив часовни, на вытоптанной до земли площади, несколько прибывших на Камчатку вместе с Атласовым торговых людей разложили свои товары по широким, заранее сколоченным столам. Торговали в основном мелочью, серебряными безделушками, иголками, позументом, цветными лентами, пронизью и бисером. Эти товары пользовались большим спросом у коряков и камчадалов, тогда как сами казаки покупали их мало. Но были здесь товары и посерьёзнее: усольские ножи, огнива, пестрядь, холст, дешёвые цветные сукна, листовой табак, бухарские шёлковые и бумажные платки, пряжа для сетей, выделанные кожи, жестяная и медная посуда. Эти товары казаки брали нарасхват.

На ярмарку приехали и низовские казаки и промышленные. Привезли соль, которую варили сами на побережье, и выменянные у коряков товары: ровдуги, кухлянки, малахаи, меховую обувь. Товары эти у верхнекамчатских казаков и у здешних камчадалов были в большой цене.

На ярмарку приплыли в батах камчадалы из ближних и дальних мирных стойбищ. Эти продавали изукрашенные узорами костяные гребни и стаканы, крапивные сети и птичьи перья для набивки подушек и перин, вышитую обувь, медвежьи шкуры, шапки и рукавицы из собачины.

Денег почти ни у кого из казаков не было, а у камчадалов и подавно. Торговля шла меновая. Промышленные охотно отдавали свои товары за соболей и лис. Брали и бобровые пластины.

Верхнекамчатские казаки успели к ярмарке в изобилии насидеть вин и прикатили на всеобщий искус свои бочонки. Сюда, к владельцам бочонков, побывав во многих руках, особенно густо стекались соболя и лисы: те, кто продавал, и те, кто покупал, не ленились обмывать свои сделки.

День стоял сухой и жаркий. На ярмарочной площади, поднятая сотнями ног, кружилась пыль, оседая на разноцветных праздничных кафтанах казаков, на расшитых бисером и цветной шерстью кухлянках камчадалов и коряков, на малицах женщин и рубашонках носившихся между столов с товарами ребятишек. От шума голосов, от весёлой перебранки, ругани, споров, от топота разлетевшихся в плясе каблуков и песен подгулявших казаков у Ивана кружилась голова. Площадь в своём беспрерывном движении напоминала галочью свадьбу.

Пётр выкатил на базар восемь бочонков вина и попросил Ивана помочь в торговле. Вино разбирали — успевай наливать. Жена Петра, Мария, уже несколько раз уносила пушнину в амбар, а к бочонкам все тянулись служилые и камчадалы.

Раскрасневшийся от азарта торговли и выпитого вина, Пётр завистливо бормотал:

— Киргизов, чёрт хромой, двенадцать бочонков выставил. Да ещё раку вечером продавать тишком будет. За раку ему нанесут соболей — куда нам с тобой!

Ивану всё было безразлично. Гибель Завины словно выбила у него землю из-под ног. На слова брата он не отзывался.

— Спишь ты, а не торгуешь, — ворчал на него Пётр. — Вино нынче в цене, не переливай. Стал бы я о бабе так сокрушаться. Ну, добро б ещё ребятишки были. А так что ж за беда? Женись второй раз — и вся недолга.

— Не видел ты моей Завины, Пётр. Не нужна мне другая, — вздохнул Иван.

— Да чем другие-то хуже? Чем вздыхать, лучше б девку себе в толпе выглядел. Погляди, сколько камчадалок пригожих на ярмарку приехало.

— Никого не видят глаза. Весь свет она мне заслонила.

— Вот присуха-то, вот напасть-то какая, — сокрушался Пётр, не забывая наливать очередному казаку и брать у него пушнину. — Ты, должно, ненормальный у нас. Весь извёлся, с лица почернел из-за бабы. По Мишке, брату, кажись, так не сокрушался.

— Эх, что разбирать, какое горе хуже. Горе — оно и есть горе. А когда два злосчастья подряд — тут и впрямь света не взвидишь. Так что не взыщи, братка, что глаза мои на других глядеть не хотят. Не мучь меня разговором.

Горечь, прозвучавшая в словах Ивана, заставила Петра прекратить разговор с братом.

— Налетай! Хорошо винцо, ядрёное суслецо! — стал он весело выкрикивать, зазывая народ. — Как ударит хмель — так башка с петель!

К Петру пробились большерецкие казаки.

— Налей-ка, мил человек, моим ребяткам, пусть хлебнут с горя, — прогудел Анцыферов, кинув на стол Петра связку соболей. — Что твоему Ивану, что нам всем — не до веселья нынче. У Дюкова с Торским вон тоже избы в Большерецке погорели. Да и у меня многих дружков пожгли камчадалы. Какие добрые казаки были!

Первыми выпили Дюков с Торским, потом Шибанов с Березиным. Последним принял деревянную чару сам Анцыферов. Выпив, он потребовал ещё одну и протянул Ивану:

— Выпей-ка, писчик, с нами.

Иван не стал отказываться и осушил чарку. Обтерев ладонью мокрые усы, он отозвался бесцветным голосом:

— Был писчик, да весь вышел. Нету Ярыгина.

— Ярыгина нету, а бумага при тебе.

— Кому она нужна теперь, моя бумага.

— Была бы бумага, а на остальное можешь плевать со сторожевой вышки. Вызывал меня нынче Атласов. Скоро выходить нам за ясаком на Шупанову реку. Спрашивал он, давно ль ты в писчиках. Я сказал, что больше года. Он хотел дать своего писчика, я ответил, что у меня и свой хорош, не жалуюсь.

— А он что? — вырвалось у Ивана.