Встречь солнцу. Век XVI—XVII

В стойбище, откуда Козыревский увёз Завину, о её родителях ничего узнать не удалось. Она досталась тойону Большой реки, воинственному князцу Карымче в качестве военной добычи. В стойбище, на которое напали воины Карымчи, по здешнему обыкновению было перебито всё мужское население. Среди пленниц не оказалось и матери Завины. Черты, отличавшие Завину от местных женщин, считались среди камчадалов за уродство, и никто из воинов не польстился на девчонку, даже когда она подросла. Карымча использовал её на самых неприятных работах. Ей было поручено ухаживать за собаками тойона, которых тот держал три упряжки. Каждую зиму ей приходилось доставать собакам из мёрзлых зловонных ям тухлую рыбу и кормить все три злющие и вечно голодные своры. К несчастью Завины, собаки не хотели привыкать к ней, словно чуяли в ней чужую. Когда она являлась искусанная с жалобами к тойону, тот даже не слушал её жалоб. Он только пожал бы плечами, узнав, что псы сожрали пленницу.

Тойон был изумлён до крайности, когда услышал, что самая захудалая из его пленниц понравилась Козыревскому, представителю могучего племени пришельцев, способных поразить огненным дыханием всё живое окрест. Он с радостью отдал девчонку Козыревскому. При этом, опасаясь, не хитрит ли огненный человек, довольствуясь столь ничтожным подарком, Карымча предложил пришельцу ещё двух пленниц, самых красивых и расторопных. Зная, что его отказ смертельно обидел бы и даже испугал князца, Иван принял подарок. Ему пришла в голову блажь жениться на несчастной девочке-сироте, чтобы она, как бывает в сказках, превратилась вдруг в царицу и стала счастливее всех. Он был, конечно, не царь и поэтому решил обзавестись хотя бы собственным домом и взять несколько слуг, чтобы было кому ухаживать за его женой. Две здоровые крепкие служанки — этого для начала его царской жизни было вполне достаточно.

Рыжебородый краснолицый архимандрит Мартиан, единственный на всю Камчатку священник, случившийся в эту пору в Большерецке, не долго выслушивал сбивчивые объяснения Козыревского, пытавшегося получить совет, стоит ли ему жениться так поспешно, и отмахнулся от его речей, словно от комариного писка. Прогрохотав, что камнепад в ущелье: «Не дай одолеть себя бесу сомнения, раб божий! Стерпится — слюбится!» — он тут же приступил к службе. Вначале он окрестил Завину, оставив он по просьбе Козыревского прежнее имя, затем, заглянув в святцы, нарёк в крещении служанок именами святых великомучениц и, не дав себе передышки, обвенчал Козыревского с молодой камчадалкой. Так в мгновение ока Иван стал законным венчанным супругом крещёной камчадалки Завины, которая ровным счётом ничего не поняла в значении совершенного обряда. Она сразу привязалась к своему новому хозяину, который увёз её от рычащих собак, зловонных ям и побоев.

Вспомнив, что он хотел поспать ещё немного, Козыревский натягивает одеяло. Однако сон не идёт к нему. Взглянув ещё раз в сторону окна, он в удивлении садится на постели. За окном совершенно темно, словно к лахтачьему пузырю прислонился кто-то чёрной спиной, заслонив свет встающего утра.

Спустив ноги с деревянного широкого лежака, застеленного в несколько слоёв мягкими звериными шкурами, прикрытыми суровой простыней, он широко раздвинул полог и подошёл к окну. Сомнений больше не оставалось, — над крепостью лежала ночь. Неужели рассвет ему только померещился?.. И спать больше не хочется. Он чувствует, что совершенно выспался. Чертовщина какая-то...

Но тут мысли его приняли другое направление. Засветив от лампадки фитиль стоящего на столе каменного жирника, он достал из небольшого деревянного сундучка, засунутого под лавку, круглую костяную чернильницу и уселся на табурет, отгородив полог спиной от света плошки, чтобы Завина не проснулась.

Семь лет назад якутский воевода перехватил челобитную казаков. Казаки жаловались государю на самоуправство воеводы. Выяснилось, что челобитная писана рукой отца Ивана. Казаков, поставивших свои подписи, воевода бил плетьми, а Козыревского с тремя сыновьями отправил служить на дальнюю Камчатку, предписав отныне и навеки не давать им бумаги и чернил.

Вот момент, о котором он давно мечтал. Семь лет Иван не держал в руках гусиного пера и, должно быть, разучился писать. Теперь он в своём доме, где, кроме преданной ему Завины, никто не увидит его. Чернильница полна, гусиных перьев припасено достаточно, есть и заветная десть бумаги. Очинивая перо, он поймал себя на том, что осторожно озирается по сторонам. Тьфу ты, напасть какая!

И всё-таки, прежде чем склониться над бумагой, он проверил запоры на обеих дверях, — тех, что вели на улицу, и тех, которые отделяли спальню от половины прислуги.