Встреча на Прайле

Как убедить Кушука оставить теплое место? «Блеф», ‑ вновь прошептал Тушратта. Он до сих пор с опаской использовал новое знание, словно человек, пытавшийся говорить на новом для него языке. Представлять себя как бы со стороны ‑ как он говорит или делает одно, но замышляет совсем другое ‑ требовало усилий, от которых лоб Тушратты покрывался испариной.

Он скажет ему… он скажет… Рука непроизвольно сжалась в кулак и он нашел ответ. Он скажет Кушуку, что Питканас говорил ему, что никто другой не справится с этой задачей лучше него. Это сработает.

А тогда Тушратта во главе верных ему людей пойдет во дворец… Он ясно представлял себе, как уволокут труп Питканаса, как сам он, облаченный в королевскую мантию, будет наслаждаться королевской роскошью, как будет он возлежать с Аззиас ‑ самым восхитительным созданием богов. Видеть такие картины оказалось делом несложным. Он уже давно видел такие картины.

Когда он станет королем, Кушук больше не будет препятствием ‑ он будет повиноваться Тушратте, как повинуется богам, как повиновался Питканасу. Менее уверен был Тушратта в собственных подручных. Он не объяснял им, что такое «блеф» так, как это объяснил ему Кастильо. Но он часто пользовался этим тем‑что‑похоже‑на‑одно‑а‑на‑самом‑деле‑совсем‑другое; иначе ему бы не продвинуться так быстро. Они парни неглупые. Они и сами могут дойти до этого.

Но если так, если он никогда не сможет быть уверенным, что то, что ему говорят, ‑ не блеф, как ему править такими подданными? Они запросто смогут ослушаться его приказов. Что же теперь, жить остаток дней в страхе? Эти мысли окрашивали картины будущего в мрачные тона, Тушратте не нравилось видеть себя отчаянно цепляющимся за завоеванный трон.

Впрочем, почему именно он должен бояться? Если кто‑то выступит против нового короля и потерпит неудачу (а с ним, Тушраттой, справиться посложнее, чем с Питканасом, ведь он будет начеку), почему бы не покарать бунтовщика так жестоко, чтобы другим было неповадно? И тогда не важно, будут ли его приказы звучать в их головах или нет. Они все равно покорятся ему ‑ из страха.

Будет ли этого достаточно?

Тушратта с нетерпением ждал результата.

От автора

«Блеф» построен на основе захватывающих дух гипотез, выдвинутых Джулианом Джейнсом в «Происхождении разума в процессе распада двухкамерного сознания». Результатом стал мой любимый тип инопланетян: тех, что думают почти как люди, но не совсем.

Вскоре после того, как «Блеф» был опубликован в «Аналоге», я получил от профессора Джейнса письмо. Должен признаться, я не без трепета вскрывал конверт. Однако, к моему облегчению, в своем письме он сообщал, что рассказ ему понравился. Ну что ж, хоть что‑то я сделал удачно.

Пер. изд.: Harry Turtledove. Bluff, в сб.: Harry Turtledove Kaleidoscope ‑ A Del Rey Book, Ballantine Books, New York, 1990.

Майкл Ф. Флинн

ЛАДОНИ БОГА

Перед вами врата, открывающиеся в иное измерение, за которым находится совершенно другой мир. Но, как узнает путешественник между мирами, как бы далеко от дома ты ни оказался, ты можешь столкнуться со слишком знакомыми проблемами.

* * *

Люди пришли в мир, которому они еще не дали имени. Врата распахнулись на чудесный луг в горах, где дни могли быть прохладными, но не холодными. Луг лежал в ладони горной долины, ниже линии леса и далеко от серой копоти города на равнине. Возможно, эта отдаленность оказалась делом удачного случая, а не мудрого выбора. Врата открывались, где соизволит Бог, а человеку оставалось лишь принимать его волю. Однажды врата открылись посреди мрачной крепости, полной вооруженных и враждебных созданий, и что сталось с командой, никто не узнал, потому что привратник навеки запечатал их.

Здесь люди поставили шатер из яркой ткани среди высоких растений, которые можно было назвать деревьями, и ярких пятен, которые можно было назвать цветами, хотя то были не совсем цветы и не совсем деревья. Пестрая ткань нарушала гармонию луга. Цвета были чужими. Они подражали расцветкам иных миров и здесь казались не совсем уместными. Но это было даже к лучшему. Люди и сами казались здесь не совсем уместны, и им приятно было видеть в чужом окружении что‑то привычное.

Они выстелили шатер изнутри мягкими подушками и подвязали веревками борта, чтобы открыть дорогу прохладному ровному ветерку, тянувшему с востока. Они заполнили кладовки дынями, и финиками, и другими восхитительными лакомствами и расстелили молитвенные коврики. Хотя никто не знал, в какую сторону обращать лицо при молитве – звезды в ночном небе не давали подсказки, – но сами врата могли сойти за михраб.[3]