Встреча. Повести и эссе

Кстати говоря, он оказался прав. Две гораздо более лаконичные брошюры, появившиеся вскоре в ответ на эту книгу, переводили «восторженные прорицания» Беттины на четкий политический язык дня. Одна, напечатанная в Берне под псевдонимом и выдержанная в иронических тонах, за четыре года до «Коммунистического Манифеста» называет коммунизм «призраком» и прямо связывает с ним автора «Королевской книги» («Итак, дьявол сбросил маску, представ нам во всем своем омерзительном обличье, и имя этому угрожающему мрачному призраку — коммунизм»). Другая, излагающая «суть и содержание» книги на 56 страницах, появляется в Гамбурге; незамедлительно следует королевский указ о конфискации и постановление Верховного центрального суда о запрете. («Девятнадцать листов компрометируют, двадцать реабилитируют», — язвят народные острословы; дело в том, что книги объемом более двадцати листов с поименованным автором не подлежат цензуре; Беттина, впрочем, и впоследствии никогда не давала согласия на то, чтобы ее имя выносили на обложку.) Для Беттины это урок: в эпохи, когда за отсутствием общественной гласности в политических вопросах (три берлинские газеты подцензурны, и потому Беттина их не читает) литература становится совестью общества, она должна быть готова к санкциям тем более жестким, чем понятнее она народу. Беттина пишет в 1844 году: «А что же еще и печатать в Пруссии, кроме душеспасительных трактатов, букварей и детских побасенок?»

Но позвольте — было ли ее посвящение королю в самом деле уловкой? Оказывается, не только ее популярность, но и ее иллюзии ограждают Беттину. Когда Фридрих Вильгельм IV, с которым многие демократы связывали радужные надежды, в июне 1840 года вступил на трон, Беттина искренне уповала на его волю и способность к радикальным преобразованиям. «Нет, не от него исходит проклятие духовного рабства!» В ее приверженности идее народного монарха есть что-то фантастическое: «Мы должны спасти короля!» Но уже полгода спустя после коронации, в декабре 1840 года, Фарнхаген фон Энзе замечает по поводу Беттины: «Она вне себя от порядков, которые тут устанавливаются, бранит всех сподвижников и фаворитов короля, ратует за свободу печати, требует конституции, света и воздуха». Однако же она совершенно серьезно (совершенно серьезно?) советует королю «вышвырнуть на свалку» — с народной помощью — «ветхую колымагу государственной машины», прогнать своих придворных и министров («этот геральдический зодиак»), духовное рабство заменить «свободою мысли» и править совместно с преследовавшимися дотоле демагогами.

Что это — наивность? Хитрость? Беспочвенная иллюзия? Что ж — самым верным способом утратить иллюзии всегда останется попытка их испробовать. Послушайте только, как она во втором томе своей «Королевской книги» («Беседы с бесами», 1852) саркастически формулирует свою утопию государственного устройства:

«Я не имею в виду государство, в коем цензуре дозволено будет вычеркивать мои мысли, я подразумеваю совсем иное государство, где-то за гималайскими хребтами, — отражение того государства, которое я могла бы подразумевать; а если цензура и это захочет вычеркнуть — ну что ж, тогда я и его не имела в виду. Я не имею в виду ничего такого, что могло бы быть вычеркнуто».