Встречный бой штрафников

О тех днях, постепенно утративших черты реальности, как и все то, что последовало потом, когда его втолкнули в колонну военнопленных, покорно бредущих на запад, сержант Воронцов старался не думать. Сил это не прибавляло. А в лагере, и потом здесь, в Баденвейлере, в относительном благополучии, силы нужно было хотя бы беречь, и при возможности накапливать. Как патроны перед решающим боем. Как патроны… Потому что их может попросту не оказаться в тот момент, когда они особенно понадобятся. Но сны и случайные фразы, произнесенные кем-нибудь из товарищей, снова и снова возвращали его туда, в сорок первый год, в осенний вяземский лес. Словно конвой невольника. Ему, невольнику, хочется бежать, душа его рвется на свободу, на родину, а тело уже не может обеспечить ни быстроты побега, ни скрытности; лагерная же охрана всегда начеку…

Навсегда он запомнил этот день: 24 ноября 1941 года и опушку леса неподалеку от небольшой деревушки. В деревню ушли его товарищи, чтобы раздобыть хоть немного еды, и они, девять человек бойцов, остались их ждать в березняке. А часом раньше он закопал там же, под приметной березой с раздвоенным стволом, окоченевшее тело отца.

Уже больше месяца они скитались по лесам.

После прорыва фронта 5 октября их 91-я стрелковая дивизия несколько раз меняла позиции. Держала оборону вначале в районе Холма севернее железной дороги Вязьма – Смоленск, потом на Днепре. 8 октября пронесся слух, что немцы обошли их с севера и с юга и замкнули кольцо. Слухам какое-то время не верили. В роту пришел комиссар из штаба батальона и сказал:

– Товарищи бойцы, паникеры разносят слухи о нашем окружении. Все это неправда. Дивизия готовится к решающему удару, в ходе которого положение будет восстановлено. Задача остается прежней: удерживать свои позиции, крепить большевистский дух и воинскую дисциплину, увереннее громить врага!

Но все дороги, которые проходили через их окопы, уже были забиты обозами с ранеными. Мертвых стаскивали с повозок и оставляли прямо на обочине, в том числе и возле их окопов. Все чаще налетали «лаптежники». Все больше потерь было в их роте. Вскоре нечем стало перевязывать раненых. И снова слухи: окружены, окружены, окружены. Взводный лейтенант сказал:

– Ребята! Держаться! Другого приказа нет!

Но нервы расшатались уже до предела. Командиры выглядели растерянными. Отдавали приказы неуверенно. Их ротный вел себя так, как будто что-то знал, но сказать им всей правды не может. Кому верить? Что впереди? Что позади? Где немцы? Где тыл?

Вся правда стала известна уже наутро. На рассвете обозы, всю ночь шедшие в сторону Вязьмы, хлынули в обратном направлении.

– В Вязьме немцы! Мы окружены!

Вот тут и началось.

Подошел какой-то взвод, снял пулемет с кузова полуторки. Тут же из обоза, где уже вперемешку двигались и раненые, и бегущие, нахватали человек десять-двенадцать. Отбирали тех, на ком не было кровавых бинтов, кто шел без командиров и оружия. Отбирали ловко, и чувствовалось, что делают они свою работу не в первый раз. Встав плотными группами по пять-шесть человек по обочинам напротив, одна из групп, наметив какого-нибудь бедолагу, ударом в плечо или в спину выталкивала его из колонны, а вторая тут же подхватывала его под руки и – в овраг.

– Кого это они? – спросил Ивана его второй номер Нестер.

– Ты ж видишь, кого. Без винтовок, без подсумков. Кто оружие побросал, того и забирают.

– Зачем?

И тут начался артобстрел. Вначале позади окопов, в лесу, лег одиночный снаряд. Потом, с небольшим интервалом, уже ближе, на краю поля, шарахнул другой. А третий уже разорвался во втором взводе.

– Ну, ребята, надевайте каски, – сказал им взводный.

Стало ясно, что огонь немецкой артиллерии, корректировался. Снаряды ложились точно по линии окопов и по дороге, запруженной повозками, грузовиками, санитарными подводами, кухнями и разным тыловым барахлом на колесах. С дороги народ хлынул в лес, в окопы. К ним в просторный пулеметный окоп прыгнул один из тех, кого взвод, приехавший из тыла на полуторке с «максимом», выхватил из колонны бегущих. Но в овраг его отвести не успели, начался артобстрел. Молодой, лет, может, девятнадцати, примерно одногодок Саньки, младшего брата. Уткнулся в угол окопа, голову руками закрыл и трясется. Его Нестер растолкал и говорит:

– Ты чего трясешься?

– Так страшно же.

– Всем страшно. Немец сейчас в атаку пойдет, так и ему тоже страшно будет.

Малый смотрел на них ошалелыми глазами.

– Это кто? – К ним в окоп спрыгнул взводный, внимательно посмотрел на чужого. – Дезертир? Паникер? Что, увидел немца, так и в штаны сразу наложил?! Или ты его еще и в глаза не видел?

– Не видел, – прошелестел пересохшими губами боец.

– Или деранул от него, когда увидел?

– Нет, правда, не видел.

– Андреенков, дай ему винтовку, – приказал вдруг взводный и кивнул на плащ-палатку, под которой лежали винтовки выбывших.

Нестер потянул на себя брезент, вытащил винтовку и первый попавшийся под руку подсумок.

– На, бери. Винтовка хорошая, пристреляна как надо. С нею Гришака воевал. Двоих танкистов с башни так и срезал.