Встречный огонь

— Любимая, — шептал тогда Жанчип. — Родная. Жена моя.

Не была еще его женой, И жарко лицу, и жарко косам, которые целует Жанчип. Первый поцелуй. Первый общий путь на Кауром.

Дулма облизнула сухие губы. Каурый положил морду ей на плечо и тяжело дышал. Она и сейчас чувствует горький привкус и жар их первого поцелуя. А тогда над ними немо застыла гора Улзыто, недалеко пасся Каурый, и берег для них огонь костра Содбо, красивый мальчишка, всюду следовавший за Жанчипом. Где-то он сейчас, веселый Содбо, свидетель их любви. Может, вместе с Жанчипом и воюет? Если случилось так, от всех бед спасет он ее Жанчипа. А тогда шевелилась трава, пел долгую песню у костра Содбо и шептал Жанчип:

— Любимая. Родная. Жена моя.

«Работать надо. Работать». Провела ладонью по грустным глазам коня.

Мария не поняла, почему ушла Дулма. Она лежала бессильная. Было очень тихо кругом, и Мария слушала эту тишину.

Но Дулма быстро вернулась, присела рядом.

— Ты не думай о прошлом, — повторила она снова.

Лицо Дулмы пылало ярким румянцем, короткие густые щеточки ресниц чуть подрагивали, незнакомой страстью блестели глаза.

— Какая ты красивая! — невольно вырвалось у Марии.

Дулма удивилась:

— Ты что?

Мария торопливо заговорила:

— Знаешь, я о дочке подумала. Я слышала: если сильно любишь, больше, чем он, ребенок обязательно будет на твоего любимого походить. А Вика — на меня… Значит, я любила Степана меньше, чем он меня. Да? — Мария снова думала о своей судьбе. Лишь мельком увидела, что и Дулма сникла, улыбка ее погасла. Встала Дулма, отряхнулась и пошла в кошару.

2

Жизнь Агвана переменилась. Тетя Маша им пододеяльник сшила. Вскочит Вика рано утром и его сгоняет с кровати, командует, заставляет убирать. Сама все складочки разгладит, подушки взобьет, одеяло в пододеяльнике аккуратно расправит, а сверху покрывало разложит. Кровать как у мамы получилась, белая: не поваляешься на шей! Дом чужой вроде — скакать, как прежде, не станешь.

— Теперь зарядку будем делать. А ну, давай! — кричит Вика, а голос тонкий, ненастоящий.

Сперва он и не понимал, чего она хочет от него, а потом понравилось: приседать совсем легко, труднее ноги задирать. Почему у нее все легко получается? Вообще она совсем другая, ни на кого в улусе не похожа — беленькая!

Сегодня прямо с утра пристала:

— Ты опять умываешься изо рта? — Как щелкнет его по щеке! Вода и вылетела — прямо на нее же.

Он повалился на кровать и хохочет. А Вика, сложив руки на груди, выговаривает:

— Вредно умываться изо рта. Микробы по лицу растираешь. И на убранной кровати валяться нельзя.

Что она сказала, не понял, запомнил только:

— Ми-кро-бы! Ми-кро-бы! — хохочет. Вслед за ним и Вика засмеялась.

Зато он научил Вику пить молоко из бутылки. А еще он научит ее скакать на коне, вот только пусть снег растает. Понесутся они вдвоем, и ветер будет свистеть, как тогда, когда он мчался к тете Дымбрыл. Вика будет от страха пищать, а он успокоит ее.

— Бабушка! Как по-русски конь?

А еще он научит ее стрелять из ружья. Он же видел, как бабушка стреляла.

Вика что-то быстро говорит ему. Он, склонив голову, слушает. Не все, но многое уже понимает. Неужели бывают такие большие дома — до неба? Домик на домике — так он понял Вику. Если на их дом десять таких же наставить, тоже до неба получится? Это сколько же людей в нем уместится сразу? Наверное, столько, сколько в их улусе.

— Неправда, — сердится он.

Вика не понимает и продолжает рассказывать:

— Лента крутится и войну показывает, и лошадей, и танцы. Кино называется.

— Врешь, врешь, — Агван чуть не плачет. Он завидует Вике, что она так много знает: и про шоссейные дороги, и про настоящие поезда, и про кино.

— Бабушка, ты была в кино?

Бабушка кивает, и он кидается к матери:

— И ты была? — Он горько плачет, выпячивая толстую губу. — Не бывает этого, не бывает.

Тогда Вика достает из коробки карандаш, протягивает ему:

— Это синий, слышишь, си-ни-й.

Агван рисовал таким у Очира. Он знает. Цвет неба, густой воды.

— Си-ний, — повторяет он и смеется.

— А это оранжевый.

Он не может выговорить, растерянно моргает, сопит, отпихивает карандаш:

— Не хочу этот.

Вика чертит на бумаге круг, раскрашивает его. Агван даже дышать забывает.

— Наран! — выкрикивает он.

— Солнце! — поправляет Вика.

Он вырывает у нее карандаш, смеется:

— Сон-це! Сон-це! Сон-це! — кричит Агван и прыгает на месте. Он пытается рассказать Вике, как с ним играло солнце, он даже хватает ее за руку, чтобы тащить на улицу, но вдруг склоняется над Викиным листом, осторожно начинает выводить свое солнце, рядом с Викиным.

— Мороз и солнце, день чудесный, — громко говорит Вика тонким голосом, почти поет. Агван ничего, кроме первой строчки, не понял. Она часто так дразнит его: встанет прямо, откинет тонкую руку назад, другую вперед вытянет и словно поет. Он обиженно сопит.

— Не хочу. Замолчи, — топает Агван.

Усаживается на пол и расставляет бабки. Вика послушно опускается рядом.