Встретимся в суде

Что касается Артура Райзена, с ним обстояло сложнее. Всем давным-давно было известно, что Ипочка — комок нервов: боязливый, осторожный, стремительный, с тонкими, постоянно влажными пальцами и подвижным, то и дело искажаемым эмоциями лицом. Всегда он больше напоминал человека искусства, нежели человека науки. И с возрастом артистический облик Райзена себя оправдал: в этом человеке проснулась страсть к художественной фотографии, вторая после страсти к химии. Он рассказывал, что в школе посещал студию изоискусства, но художник из него был так себе. Зато в фотографии он себя обрел! Уже ему было лет двадцать восемь, когда купил себе первую профессиональную камеру и начал щелкать, что под руку подвернется. Вскоре у Райзена выработался свой стиль: его привлекали явления грубого, шершавого вещного мира. Груда пожухлых, свернувшихся в трубочки ноябрьских листьев. Длинный белый скол на потемневшей рукоятке лопаты. Некрашеные кирпичные стены в разных ракурсах, то снятые во фронтальной плоскости, то образующие коридор, то уходящие в необозримое небо — о, Ипочка был фанатом кирпичных стен! Несколько его работ опубликовали специальные журналы для фотолюбителей, что побудило его стремиться к новым творческим вершинам. Жена у него была женщиной нетребовательной, к хобби мужа относилась с почтением, поэтому Райзен мог уделять фотографии столько времени, сколько хотел. Как же звали его жену? Тоже русской немкой оказалась, с каким-то дурацким высокопарным цветочным именем: не то Гортензия, не то Азалия, не то вроде бы даже Настурция. Такая же подвижная, миниатюрная и худенькая, как муж. Они гуляли, бывало, под руку по их любимым местам Александрбурга, похожие, как брат и сестра, только Артур после тридцати обзавелся сетью частых мелких морщин на лице, а наследная чухонская принцесса Гортензия-Настурция, когда Ефимов встречал ее в последний раз, хотя была его моложе всего лет на пять, выглядела шестнадцатилетней девочкой. Чересчур, неадекватно молодо выглядела… Где она, что с ней теперь? И как же ее на самом деле зовут? Не стоит внимания. Гортензия (или Азалия) не являлась частью плана убийства. Вся суть заключалась в фотографии. И в стенах.

Бывают, должно быть, фотографы, которые избирают для совершенствования своего мастерства один какой-то объект, допустим, вид из окна напротив. Но таких, скорее всего, мало; большинство, сохраняя верность стилю и, до определенной степени, сюжетам, в материале ищут разнообразия. Вот и Ипочка нуждался в поступлении новых кирпичных стен, новых жутковато-бесприютных городских уголков. Все стены, имевшиеся в его распоряжении, он уже перефотографировал, дальше наступал творческий затор. И друзья, знавшие о его хобби, помогали, указывая ему все новые и новые закоулки, все новые разветвления запущенных окраин. Это было не так уж и трудно: Александрбург нафарширован такими местами, надо только не лениться и побродить по нему как следует.

Когда Леонид, заглянув к Райзену в конце рабочего дня по какому-то деловому вопросу и быстро расквитавшись с делами (которые не были измышлены специально для такого случая, но и не были срочны и важны, как постарался представить это Леонид), предложил прогуляться на окраину, где вид — «точь-в-точь для твоего стиля! Редактор журнала будет скакать до потолка от радости!», Райзен охотно согласился. Моментально извлек из второго сверху ящика рабочего стола цифровой фотоаппарат последней модели, с которым не расставался ни на работе, ни на отдыхе. Он даже не стал звонить своей принцессе Азалии: она привыкла к тому, что супруг может задержаться по дороге, увлеченный тем или иным зрелищем, которое непременно захочет запечатлеть. Принцесса Гортензия была абсолютно не ревнива. И в отличие от Ипы абсолютно не склонна к депрессиям и дурным предчувствиям. Она никогда не верила, что с мужем может случиться что-то плохое. «Такие ужасные вещи происходят с кем угодно, только не с теми, кого мы любим», — считала она…

В Александрбурге сохранилось немало окраинных улиц, не затронутых влиянием растленной и блестящей западной цивилизации. Только шагни с городской магистрали, оторвись взглядом от рекламных щитов, и тебе откроется мир, который не принадлежит нашему времени. Мир, который существует вне времени. Мир, который никого и ничего не ждет. Разрушения на фасадах его щербатых, облупившихся серых и желтых домов очевидны, но производят такое впечатление, будто с годами они не увеличиваются, а остаются неизменными, точно неровный рельеф вековечных уральских гор. Здесь царят тишина и стагнация. Если не располагать картой или не обладать талантом к ориентировке на местности, здесь можно блуждать долго и, выбравшись, не поверить, что выбрался. Некоторое время спустя будет еще казаться, что часть тебя осталась блуждать в этих лабиринтах, где даже весеннее небо кажется раскрашенным в синий цвет потолком, бесконечно проходя мимо одних и тех же подвалов, откуда тянет серые заплесневелые руки сырой, стоячий дух…

Короче, именно то, что любил запечатлевать на своих фотографиях Артур Райзен.