Вторая молодость любви

В театральных вузах тоже сдавали экзамены. У Лили по актерскому мастерству репетировалась одноактовка из жизни французской аристократии XIX века. Ей поручили небольшую, но очень выигрышную роль. В костюмных пьесах она была особенно эффектна. Бог знает откуда у девочки из средней инженерно-технической семьи ярко проявилось чувство стиля и формы. Не каждый, даже очень хороший непрофессиональный актер умеет быть естественным и органичным в костюмах прошедших эпох. Таким изумительным даром обладал в Малом театре покойный Никита Подгорный, чьи великолепные работы, к счастью, сохранились в фильмах и записях спектаклей. Ах, как он носил фрак! Но если Подгорный мог, помимо всего, опираться на актерский опыт своей семьи — не одно поколение этой славной династии посвятило себя сцене, — то Лильке помогали лишь интуиция и природа, наделившая ее умением, как эхо, откликаться на любое указание и замечание педагога, она хватала все с лету, с полуслова, а потом повторяла и повторяла движение, жест, мимику, пока это не закреплялось и становилось ее собственным поведением в заданной ситуации. Собственно, именно этому и учили студентов-актеров, только у Лили все получалось так органично, словно она сама до этого дошла.

— У Лильки через неделю зачет по мастерству актера, — сообщила Таня.

— Интересно, — без особого воодушевления отозвался Леха.

— Она тебя приглашает.

— Она или ты?

— Какая тебе разница? Она просила меня передать тебе. — И, лукаво поглядев на Леху, добавила: — Между прочим, не в первый раз, если ты помнишь такую мелочь, она еще на первом курсе приглашала тебя.

— Да-а… — неопределенно протянул Леха.

— Может, скажешь, что не замечал ее интереса к тебе?

— Ну что ты меня допрашиваешь — замечал, не замечал? Ты сама-то пойдешь?

— Конечно.

— Ладно, пойдем. За тобой зайти?

— Как хочешь. Я с мамой иду.

— Ну тогда встретимся там.

У старинного приземистого здания на углу Неглинной толпилась молодежь. Здоровались, перекликались, обменивались новостями, курили так густо, словно стремились раз и навсегда избавиться от главного инструмента актерского творчества — голоса.

Танька удивлялась — как только в студенческой среде не шпыняли медиков: и циники они, и бесстыжие, и все девицы поголовно курят. На самом деле начинают покуривать в основном, когда впервые приступают к занятиям по анатомии — запах формалина, в который погружают препарированные трупы, перенести не так-то просто, к этому трудно привыкнуть — вот и курят, чтобы перебить его.

Актерскую же среду Татьяна считала более циничной. Возможно, она была права: не всегда молодые актеры чувствуют грань между необходимой раскованностью и элементарной распущенностью. Впрочем, Танька не собиралась даже в мыслях брать на себя роль праведницы или, чего хуже, ханжи, просто она возмущалась несправедливостью нападок на студентов-медиков.

Появление двух незнакомых красивых молодых женщин было замечено. Особенно поражало их сходство между собой.

— Отпад, — сказал кто-то, и одновременно Танька почувствовала, как ее царапнул чей-то откровенно завистливый взгляд. Она выше подняла голову и повлекла за собой мать к парадной двери. Перед тем как войти, оглядела толпу — Лехи нигде не было. «Ну и Бог с ним, — подумала она, — няньчись тут… Сам пусть ориентируется».

В вестибюле висели самодельные, написанные от руки афиши. Громкие имена прославленных актеров Малого театра, руководителей курсов бросались в глаза, но, странное дело, здесь, в полудомашней обстановке студенческой среды, они сами воспринимались по-домашнему, без звездной мишуры, без пьедесталов, на которые возвела их восторженная публика.

Сашенька многих знала по кинофильмам, а в Малый театр стала ходить только недавно, когда Лиля поступила в училище.

Вообще в тех умеренно-продвинутых интеллигентских кругах, в которых в основном вращались Ореховы, к Малому театру сложилось двойственное отношение. Его признавали за эталон и — не ходили. Больше привлекали неожиданные решения традиционных пьес в Ленкоме, Современнике, в антрепризных театрах. Но теперь, посмотрев несколько спектаклей в Малом, вдруг получили такое утоление тоски по нормальной, традиционной режиссерской трактовке и настоящей московской речи, что сами удивлялись, отчего это так давно не бывали здесь.

К сожалению, пока молодежь больше склонна ходить на так называемые новаторские спектакли, где в основе лежала как бы пьеса — вот где уместно применить это навязшее в зубах «как бы». Старинный приятель семьи, которого давным-давно, еще в студенческие годы, оперировал Митя, уже стареющий актер одного из московских театров, часто заходил к Ореховым, и тогда беседы и споры длились часами. Он неоднократно повторял: «Некоторые писатели наивно полагают, что пьеса — это когда слева написано — кто говорит, а справа — что говорит. Все равно что считать любые зарифмованные строчки поэзией. Не-ет, братцы, драматургия — особый, отдельный жанр, и не каждый прозаик может написать пьесу».