Вторая реальность

Пресса была разная, я за ней не очень следила. Писали много, но всё, по-моему, несерьезно. «10 дней…» не приняли. Опять-таки, на мой взгляд, по поверхностным причинам. Интерес публики нарастал постепенно, и к концу можно было бы продолжить играть дальше, но мы переехали в Лион, потом – в Марсель. Посмотрела несколько хороших спектаклей. «Дэвид Копперфильд» в театре Мнушкиной, но поставленный ее ассистентом, – очень чистый по стилю. И как всегда бывает в спектаклях, где прием задан вначале, – немного скучный. «Король Лир» Стрелера (его театр в это время гастролировал в Париже) – очень красивый спектакль, но немного «воговский» (не знаю, как пишется по-русски название журнала), вторичный. В коже, как у Питера Брука, но там это выглядело первичным. Очень милый спектакль «Печальное сердце английской кошки» – в прелестных масках. По пластике получилось: кошки, собаки, птицы переоделись в человеческие платья и разыгрывают старый английский роман с тетями, дядями, любовью, дуэлью, смертью и разочарованием. Посмотрела арбузовскую пьесу «Пароход из Лиепаи» (забыла, как А.Н. ее назвал по-русски. Пьеса на двоих. Два пожилых актера) в бульварном театре «Comédie des Champs-Élysées». Мелодрама. Играют в старой манере традиционного театра. Но публика, правда буржуазная, принимает очень хорошо. Вообще я заметила, что зрители устали от условного театра и «психоложества» и все наивное, простое, немного детское принимают очень хорошо.

Ходила по улицам, сидела в кафе, встречалась с людьми совершенно разными, которые ничем между собой не смешиваются. Но интеллигенты во всех странах мира одинаковые, и их дома тоже. Один вечер провела с Ниной Тихоновой[5]. Несколько раз – с Вашими родственниками. Нора подарила мне кучу вещей. В кино была мало – не хотелось, но видела три-четыре приличных фильма. Хороший кинематограф сейчас, мне кажется, несколько топчется на месте и в тупике – нужны другие выразительные средства. Сейчас всё на уровне «хуже – лучше».

Раиса Моисеевна, что-то не пишется. Простите. Когда в хорошем настроении – бегаю, общаюсь, смотрю; когда в плохом – не до письма. Ехать мне не хотелось, Вы знаете. Во многом оказалась права…

Алла Демидова

30.11.1977.

Зеркальное отражение: критика и зрители

Критиков я отношу к публике – они тоже по другую сторону рампы. Критики… можно понять их изначальную ко мне недоброжелательность – уж больно я самостоятельна, ушла из «Таганки», но все время мелькаю то в прессе, то на ТВ…

Все же меня несколько удивило отношение к «Медее», которую я сыграла на Втором Чеховском фестивале. Один очень уважаемый мною искусствовед написал, что ему не хватило эмоционального пика, после которого должна пойти слеза. Но ведь это «Медея», переложенная Хайнером Мюллером на сухой, интеллектуальный европейский язык! Вначале я это очень хорошо чувствовала и играла «сухо». Запад любит «сухую» игру, сдержанность чувств, зрители там не признают нашу «мокрую эмоциональность». А русская публика обязательно требует этой эмоциональности. Это откладывается в моем подсознании, и я, понимая все про критиков и про наши «домашние» оценки, вдруг начинаю играть Медею очень слезливо, очень по-русски. На гастролях по России это воспринимают хорошо, но когда потом возвращаешься в Европу – взглянешь на себя со стороны и ужаснешься…

Я давно уже не играю в привычный психологический театр. Меня в театре интересует другое. В каждой новой работе я пытаюсь открыть для себя что-то неведомое, доселе никем не использованное. «Медея», например, – это ведь не материал Еврипида: другой язык (уличный, площадной), другое дыхание, другие ритмы. Мюллера обычно играют в современных костюмах. Я пошла по другому пути. Мы недаром посвятили спектакль Сергею Параджанову, одно его имя уже означает определенную эстетику. Однако никто из русских критиков этого не увидел. Впрочем, может быть потому, что у нас до меня никто никогда не играл Мюллера…

Обычно я как исполнитель после первого же прогона на публике вижу собственные просчеты, но у меня еще теплится надежда, что их не заметит зритель, – так иногда бывает. И только после нескольких замечаний моих друзей, которые не брезгуют мне говорить правду, я понимаю, что ошибки надо исправлять, пока не поздно. После таких критических указаний яснее осознаешь собственные огрехи и яснее вырисовывается перед тобой образ, который играешь.

В критических же заметках, что пишутся «на публику», подобных указаний на свой счет я почти не встречала не потому, что критики не замечали моих ошибок, – просто они пишут обо всем спектакле в целом и актерам раздают только оценки.

Если ты, актер, не знаешь своих недостатков, ты не сможешь от них избавиться. Я люблю критику недоброжелателей, она мне приносит пользу, потому что у недоброжелателей острее на меня взгляд.