Вторая реальность

Третий слой – люди, которые приходят развлечься, а им показывают «Гамлета»; они раздражаются, ничего не понимают, хлопают дверьми и т. д.

Как правило, ход спектакля зависит от процентного соотношения этих слоев.

Гастроли, к счастью, посещает преимущественно элита, поэтому мы, актеры «Таганки», были избалованы успехом и вниманием. Гастроли – это еще и обновление, очищение спектаклей, а не только коммерческая выгода, как часто видится со стороны. Спектакли идут по многу лет, критики не ходят на постановки двадцатилетней давности, и актерам кажется, что спектакль так же хорош, как раньше, потому что они получают такие же комплименты, что и прежде, те же аплодисменты, столько же раз выходят кланяться. И вот по поводу спектакля, который до сих пор в Москве шел благополучно, где-нибудь в Штутгарте выходит рецензия, а в ней – о том, что мы привезли «вчерашнее подогретое рагу». Это, конечно, отрезвляет. Хотя есть актеры, которые ничего подобного не чувствуют и по-прежнему пребывают в полной эйфории. Впрочем, я заметила, что актеры без критического отношения к себе остаются на том уровне, на котором их настигла эта болезнь.

Театр – это тайна, иллюзия, которую хочется вечно разгадывать публике, но эту тайну надо и создавать. Если тайна разгадана или если эту иллюзию никто не создавал – публика в театр не пойдет.

Вспомните: раньше, когда сцена была закрыта занавесом, жизнь закулисная, актерская манила, казалась загадочной. Постепенно это стало разбалтываться, во всяких интервью – в частности. Публика стала считать: там все то же самое, что и у нее. Никаких секретов. Совершенно забывая, что сама эта профессия – уже тайна.

Если учитывать опыт человечества, то пик театра совпадает с пиком развития общества. Общества как коллектива, товарищества, соборности. Но постепенно мы стали всё больше «индивидуализироваться». Сейчас этот процесс, по сути, завершился. От коллективного мышления, бараньего, стадного, человек отходит. И потому театр как выразитель коллективного мышления перестает человека интересовать. Ему нужен другой театр, который давно должен был у нас родиться, – театр духа, театр монодрамы, проникающий в тайники души. И, кстати, к этому был вполне готов наш русский театр. Однако режиссура шестидесятых годов не упускала своих достижений, не желала отойти от принципов коллективного, от массового театра, от массовых зрелищ, политических идей.

Всем уже поднадоела трафаретная формула, что театр живет циклами, – тем не менее это так. Как человек: рождение, пик зрелости, умирание. И если театр – живой организм, а не мертвый со своими закостеневшими традициями, он тоже проходит эти циклы. Другое дело, что театр – это еще и птица феникс, которая умирает и возрождается.

Например – «Таганка».

Середина шестидесятых годов: поиски формы, фронтальные мизансцены, необычные световые решения, отсутствие привычной драматургии, публицистика, эпатаж привычного, кинематографический монтаж сцен и т. д. – все то, что коротко называлось «Таганкой», и люди на это шли.

В конце шестидесятых – начале семидесятых, когда общество стало заниматься самоанализом, на первый план вышло слово. То, о чем люди читали в «самиздате», о чем говорили друг другу на кухнях, в Театре на Таганке звучало вслух со сцены. Ничего особенно нового в этом не было, но слово, произнесенное со сцены, становится общественным явлением. И потому «Таганка» как бы приняла эстафету «Нового мира» времен Твардовского, превратившись в общественную трибуну.

А когда эти слова уже были сказаны, когда они стали третьей и четвертой волной, когда в Москве говорили «ГУМ, ЦУМ и Театр на Таганке» (то есть «достопримечательности для приезжих»), – вот тогда, вспомнив слова Гамлета, надо было повернуть «глаза зрачками в душу». Но «Таганка» шла по своей прежней, накатанной колее.

В ту пору и возник не видимый снаружи, внутренний конфликт с Любимовым, когда во всех интервью все беды театра он списывал на плохую игру актеров…

Внутри уже ощущалось приближение болезни, у которой еще нет диагноза. И разразилась катастрофа. Смерть Высоцкого как бы выявила эту тайную болезнь, конфликт увиделся воочию. После этого – запреты «Бориса Годунова», «Высоцкого», эмиграция Любимова. И пошли все наши беды…

Приход Анатолия Эфроса – трагическая его ошибка, за которую он расплатился жизнью.

Далее – период смутного времени, приход Губенко.

Возвращение Любимова. Естественная радость и надежда, что он принесет нам то, что за пять лет взял у Запада, – сценическую западную культуру, западные реакции.

Любимов возобновил (точнее, прошелся рукой мастера) «Бориса Годунова», «Высоцкого», «Живаго» и поставил два новых спектакля – «Пир во время чумы» Пушкина и «Самоубийцу» Эрдмана.

И началась другая история «Таганки», которую я уже мало знаю.

Репертуарные театры пока, слава Богу, остались. С большими труппами. Но многие актеры там выпадают из текущего репертуара, сидят годами без ролей. Когда есть силы, актеры уходят из театров. Играют на стороне – в антрепризах…