Вторая реальность

– Тут много всяких слоев. У Стрелера был когда-то такой цикл – «Голоса Европы». Каждая страна представляла свой поэтический голос. Как ни странно, от России он пригласил меня. Я составила антологию – от Пушкина до Бродского, куда вошли Блок, Мандельштам, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Чухонцев, Высоцкий.

Я очень боялась читать стихи, так как знала, что в Милане, где все это происходило, нет русских эмигрантов, в зале лишь итальянская публика. Я попросила переводить мой рассказ о поэтах, а стихи звучали только по-русски. И вы знаете, такого успеха я никогда не имела. Признаться, в то время я хотела уходить из театра. А выступление у Стрелера в Милане вдохнуло в меня силы. Я с большим удовольствием провела такие вечера в Америке и Канаде, во Франции и Израиле.

Стихи подобраны таким образом, что их музыкальные ритмы создают целую симфонию, и это совершенно удивительно: в таком соседстве Цветаева не мстит мне за то, что тут же я читаю Ахматову. Друг другу никто не мешает. Пробовала что-то менять – все ломалось.

«Учиться, учиться и учиться…»

Школа – в переводе с греческого означает «дом радости».

Для меня школьные годы, с первого по десятый класс, были мучением. Я училась как раз в тот период, когда школы снова стали раздельными. Мужскими и женскими. Рано вставать, умываться холодной водой (горячей воды не было) и плестись с тяжелым портфелем на первый урок, который начинался в восемь часов утра. А зимой в это время темно и холодно.

Университет прошел как-то незаметно, там, во-первых, был Студенческий театр и постоянная юношеская влюбленность.

А вот Театральная школа – Училище имени Щукина – была действительно «домом радости». Несмотря на мой вечный страх перед экзаменами, показами и просмотрами.

Нашему курсу повезло. Нас набирала Анна Алексеевна Орочко – легендарная Адельма из «Принцессы Турандот», которую поставил Евгений Багратионович Вахтангов. Премьера была в конце февраля 1922 года.

И уже на втором курсе я была в числе рабынь в этом спектакле, который в 1963 году восстановил на сцене театра Вахтангова Рубен Николаевич Симонов.

Такое участие в спектаклях на большой сцене (а помимо «Турандот», были еще «Гибель богов» и «Стряпуха замужем», которые тогда ставил Симонов), было настоящей «школой радости».

Мы видели, как реставрировали свои знаменитые «маски» в «Турандот» Гриценко, Яковлев, Ульянов. Как в «Стряпухе» блестяще играла Лариса Пашкова.

И, хоть я пишу о себе, мне больше всего хочется поделиться с молодыми актерами профессиональной азбукой, которую постигаешь годами, правда, и сейчас я не могу с уверенностью сказать, что понимаю всё в актерском мастерстве. До сих пор актерский талант удивляет меня своей непредсказуемостью.

Но почему нынешние актеры совсем не занимаются голосом? Они играют с микрофончиками у щеки, а ты сидишь в пятом ряду партера и почти ничего не слышишь. Почему прежние актеры играли без микрофонов, а их было слышно на последнем ряду галерки? Может быть, изменилась манера игры на сцене. Все, в основном, играют «я в предлагаемых обстоятельствах», как в кино. В театральных школах теперь плохо преподают «голос» и «дыхание».

Как прекрасно «дышал» на сцене Смоктуновский! Эта черта, которая есть, пожалуй, только у него одного. В жизни у него – дыхание легкое, незаметное, а в ролях – много выдохов, междометий, вздохов. И опять-таки это не штамп – кажется, что по-другому нельзя. Я попробовала так дышать – не получилось, оказалось – очень трудно…

А перепады его голоса! Вдруг в середине фразы какое-то слово неожиданно падает в пропасть – и долго тянется низкая бархатная гласная: «Заче-е-ем?..» Иногда, когда он хочет сказать какую-нибудь колкость, начинает низким полушепотом: «Вы такая гордая, Алла: подлетаю к вам с улыбкой после спектакля, а вы, чуть повернув голову, так надменно в ответ – “Здравствуйте…” – Вдруг переходит на фальцет и быстро заканчивает: – Как будто я – Демидова, а вы – Смоктуновский!» И вопросительно смотрит, смеется, довольный.

Эти голосовые перепады есть и в его ролях… Не один десяток лет назад я видела Мышкина – Смоктуновского, но до сих пор слышу тогда меня поразивший голос в сцене с Рогожиным, после убийства Настасьи Филипповны, когда Мышкин, показывая на нож, спрашивает неожиданно высоким, детским, любопытным фальцетом: «Ты этим ножиком?..» Интонация, которая идет вразрез происходящему, есть в каждой роли у Смоктуновского, но это не штамп, а – своеобразие индивидуальности. Всегда к месту и необходимо.