Вторая смена

– Товарищи, добрый вечер! Кто занял мой примус? – Весь теплый чад вместе с нашими смешочками вымело в распахнувшуюся дверь. На кухню явилась еще одна обитательница общаги: неулыбчивая, нержавеющая. Одно слово – Турбина.

Бывает такой момент, когда «Брызги шампанского» оказываются не в масть. Не танцевать хочется, а говорить и слушать. Кивать и спорить, зная, что истина рядом, буквально у тебя в руке и откроется – со следующей фразой или со следующей рюмкой…

– Брось ты… Все мирские смертны. И Он тоже, сколько бы Богом ни прикидывался.

– Ну насчет Бога ты, положим, загнул. Какой из него бог? Так, идол мелкий. Лет пять ему осталось, от силы десять. Больше организм не выдержит.

– Нам-то эти пять лет пережить – как плюнуть, а мирских жалко.

– Так Он тоже мирской. Имеем право вмешаться.

– И потом пойти по Несоответствию.

– Так лучше, Петя, мы по Несоответствию, чем бабы с младенцами по пятьдесят восьмой[9].

– Думаешь, ты один такой умный? Яшка-Казак еще в двадцать девятом решил попробовать. Так его наши же на преждевременную линьку отправили.

– Точно наши? Что у мирских наверху идиоты – это я знала, но что у нас Контора на всю голову стукнутая… Зюзя, брысь! Дор, возьми кошавку, я на нее чулков не напасусь.

– Господа, у всех налито?

– Так за что пьем?

– За хорошие новости. Чтобы не долго…

– Стоя, господа!

– И не чокаясь! Заранее!

Странное место было – общага наша. За беседы, которые между примусов и панцирных коек велись в любое время суток, светили такие срока и такие статьи, что язык не повернется выговорить. Однако ж выговаривали. Потому как ни одному мирскому за нашу ограду хода не было: соответствующие таблички на воротах и колючка в три ряда. И намертво вмурованный в забор страшенный собачий лай, сам по себе включавшийся при попытке проникнуть на территорию. Дорка и еще кое-кто из недавно умерших морщились, но терпели. Понимали, что речь идет о нашей же безопасности. Точнее, о свободе. Возможности думать и говорить то, что взаправду лежит на языке. Будто вот тут, на чахлом гектарчике институтской территории, находится совсем другое государство, в котором можно жить, ничего не боясь.

– Вот ты выйди за ворота, встань в ближайшую очередь за керосином и послушай, о чем мирские на самом деле думают… То же самое услышишь!

– Ну нам еще бояться не хватало! Что с нами сделают? Разве что полиняем…

– Мальчики, ну у нас день рождения, а вам опять политинформацию надо устроить…

– И все-таки ты знаешь, Петь… Чтобы, так сказать, подвести итог нашей беседы…

– Рыба тухнет с головы, а голова недолговечна.

– Нет, ну они опять! Все, хватит уже этого безобразия, заводите патефон…

– С радостью, Зиночка… Только наша шарманка опять хрипит и хрюкает. Теперь, для разнообразия, иголка полетела…

– Давай все-таки новую поставим, без всякого ведьмовства? Пластинку жалко.

– Девчонки, а я вам не говорила, как Ростик на пластинках у себя в Ташкенте выкрутился?

– Чтобы Ростик и не выкрутился? Я тебя умоляю…

– Он из осколков наловчился пуговицы делать. Их не достать было. Вот Ростинька и скумекал. Походил по помойкам и утильщикам, набрал материал.

– Ай, молодца! Вроде балбес балбесом, а туда же… Или Ирина подсказала?

– Ирки там с ним не было! Она ж еще до войны соскочила…

– Дуся? – Ленка перегнулась через стол, шепнула мне в ухо. – Дусенька, давай ты платье наденешь? Сейчас танцевать будем, у тебя праздник. А то сидишь в фартуке…

– Нет. Не хочу…

Я мотнула головой, все голоса и запахи от себя отогнала. А за ними, как за спасительным туманом, скрывалось то, что я видеть никак не хотела: черные ночные мысли, фотография покойного мужа в изголовье и краткие редкие сны, в которых Санечка живой, а войны – не было. Это, наверное, всем снилось, кто не дождался.

– Мы с Дорой тебе его специально оставили… – вздохнула Ленка.

У нас с девочками было одно выходное платье на троих, белое в синий горошек. Таскали его по очереди. А перед солнышком специально спички тянули, кому надеть. Сегодня платье было моим по умолчанию.

– Дусенька, давай, беги переоденься…

– Там дождик… – Я не спорила. Понимала, что встану и пойду. Не для себя, для девочек.

– Фонькин реглан возьми, укроешься.

От барака, к которому примыкала кухонька, до нашего флигелька бежать от силы полторы минуты. Еще две – на то, чтобы платье сменить. И три на прическу и марафет. Помада и румяна, самые простецкие, «тэжэ», других в хозяйстве не водилось. Волосы у меня не отросли толком, я на них хотела косынку накинуть, да не нашла. Пока обратно через двор бежала, показалось, что на проходной кто-то стоит, меня зовет. На секунду мелькнула смутная фигура. Сквозь дождь толком не поймешь – мужская или женская. Кто бы там ни был, это не ко мне, не мое. Можно не оборачиваться.

Я и не стала, честно. Потому что в эту секунду поверила наконец: не будет у меня больше Сани, никогда. Но надо обязательно бежать дальше, не оборачиваясь. Помнить про прошлое, но не жить им.