Вторая смена

На следующий день я умудрилась завалить зачет по реставрации – ремеслу, которому учат даже малолеток. Восстановление материальных ценностей, простой предмет. Духовные ценности реанимировать сложнее, а тут работенка не бей лежачего: разбитые чашки слипаются из осколков в единое целое, а рукописи не горят или, на худой случай, возрождаются обратно в машинописные странички. Вот на этих бумажках-то я и погорела. Не могла отреставрировать сожженную на моих глазах фотокарточку. Серый пепел от снимка в прямоугольник сложился, а дальше никак не смог. Хорошо, препод добрый попался. Вагнер Чеширович Молочный сам нынешнюю весну отгулял. Поэтому он глянул своими вертикальными зрачками и махнул рукой: «Мадемуазель Озерная, соизвольте к вечеру взять себя в руки и все выучить. Потренируйтесь на чем-нибудь… За исключением денег и документов».

Я тренировалась на отработанных трамвайных билетах, тех, что, по мирскому поверью, должны приносить удачу. С ними нормально вышло. И со скомканной газетой тоже. А как до рукописного текста дошло – ступор. Чуть собственный конспект не погубила и Доркину записную книжку. Она у нее от прошлой жизни осталась, там ни одного адресата в живых нет, а все равно… Изадора фыркнула разъяренной крылаткой, пришлось из комнаты выкатываться во двор. Там меня ждали жестянка для окурков на крыльце (две папиросы я возродила, на третьей скучно стало), самовар на столе (на растопку газета «Правда» пошла, с главной фотографией на первой странице) и невнятные клочки в помойном ведре. Сперва текст на листочке написали, потом его в лоскуточки порвали, а затем эту мелкую бумажную лапшу для пущей верности сожгли. Ну как мирские, честное слово. Хочешь уничтожить документ, ведьмачь нормально, через «сгинь-пропади». Не надо самодеятельности…

По моей команде бумажные льдинки вылупились из пепла, колыхнулись неровной стайкой, взмыли над ведром и, сверкнув чешуей чернильных закорючек, склеились в сложенный пополам тетрадный листок. В черновик письма.

Получателем значился Фонька. Первая строчка, оказавшаяся как раз на уровне моих глаз, так и начиналась: «Дорогой Афанасий!» Слово «Макарович» было густо зачеркнуто, но я все равно разобрала. И остальное прочитала. Сперва машинально, проверяя, правильно ли срослась бумажка. А по второму разу уже осознанно, понимая, что так поступать нельзя. Но я не могла остановиться, честное на камнях.

«Дорогой Афанасий Макарович (зачеркнуто)!

Перед уходом принято прощаться. По крайней мере у нас. С нравами Ваших коллег я знакома не так хорошо, но этого оказалось доста… (зачеркнуто). Непросто было поверить, что для меня смерти нет. Думала, что это последствия контузии. Может, окажись Ваши коллеги, учреждения, способности галлюцинацией (зачеркнуто). Всю свою настоящую жизнь я подозревала у себя шизоидное расстройство, была готова примириться с тем, что я больной человек. Может, и в самом деле я сошла с ума?

Я написала рапорт об отчислении, взамен получила ордер на комнату. Мой новый адрес: поселок имени Ларина, улица Ляпидевско… (зачеркнуто). Сегодня я уйду в нормальную жизнь. Я хочу быть человеком, жить без мракобесия и религиозного (зачеркнуто).

Я знаю, что вы боитесь огня. Я готова применить на практике это знан… (зачеркнуто).

Мне стыдно, что во мне есть эта зараза и гниль, которая считается у вас даром. Сегодня на моих глазах ты распорядился судьбой человека, не имея на то никаких моральных и юридических прав. Афанасий! Я не знаю, как объяснить тебе твою ошибку. Я бы хотела видеть в тебе (зачеркнуто).

Ушла в настоящую жизнь. Не ищи (зачеркнуто)».