Второе дыхание

А сам я, чую, ну совершенно ослаб. Всего меня разожгло, даже ладони и те в испарине, мокрые.

Куда эта Каля запропастилась? Почему милицию не ведет?

Тут подшефный мой вновь подо мной завозился.

— Слышь, Кирюха, холодно мне на снегу! Ты хоть кепку мою под затылок мне сунь, а то вся башка замерзла.

— Ничего, не простудишься, — говорю. — А если и насморк схватишь — не страшно. Я вон сам на тебе загораю с бюллетенем в кармане.

Вот наконец-то и Каля показалась. А за нею два милиционера. Каля впритруску бежит, то и дело на них оглядывается, боится от милиции оторваться.

Слава богу, а то уж в глазах у меня начинает двоиться, еще немного — и, чую, не выдержу я.

Как завидел милицию этот тип — и ну подо мной кататься! Бьет каблуками, глаза закатил, пена у рта, хрипит:

— Пус-сти, с-сука, фрайер! Не пустишь — запомни: всего две недели останется жить тебе!..

И снова, опять меня всякой мерзостью поливает. Ладно уж, потерплю, высказывайся. Но сколько же можно терпеть! Чувствую, снова готов я взорваться.

— Ты, — говорю, — как тебя там... Ты не очень-то выражайся а то ведь я тоже ругаться умею...

А дурень заладил, долбит и долбит, как в сук: две недели мой срок, две недели мне жить осталось.

— Что ж, — говорю, — спасибо за точную справку. А может, все-таки поторгуемся? Еще с недельку набросишь?.. Ах, не набросишь? Тогда согласен и на две. Но только после того, как тебя самого в землю зароют, после твоих похорон...

Подошла милиция:

— Хорош гусь!

— Да, — говорю, — не плох, но только берите его поскорее, а то я сейчас упаду.

Подхватили его под белы руки, а он вдруг вырывается — и на меня. С ног меня сбил, барахтаемся в сугробе, лапы свои вареные он к моему подбородку тянет, за горло взять норовит. А я и поделать уж ничего не могу, ослаб, разгасило всего. И в голове гудит, как в трансформаторной будке.

Оторвала от меня милиция этого типа, встал, отряхнулся я.

— Вот тут, — говорю им, — в сугробе, ножичек поищите. Он не с пустыми руками, он с ножичком шел на меня. Пригодится, как вещественное доказательство.

Порылись в снегу, нашли. Взяли покрепче моего подшефного под руки, предлагают и мне пройти в отделение.

— Нет, — говорю, — спасибо, ребята. Извините, конечно, но я не могу, ребенок дома один...

А блатной тот снова до меня рвется.

— Помни, — хрипит, — свой срок!

Вот ей-богу, дались ему, дурню, эти две недели!

— Ладно, топай быстрее, — ему говорю. — Такие, как я, не про вас заготовлены. Топай, да кепочку вон подбери, не забудь. А то застудил на снегу затылок, вот и несешь несуразное.

Пришлепнул я ему на затылок кепку, повела милиция дружка.

А он не унимается, каблуками дорогу пашет, тормозит на ходу, извихлялся весь. Голову держит наоборот, зверем глядит на меня и опять грозится. Злоба, что ли, в нем не вся еще перекипела, не до конца выхлестнулась? Только пусть громыхает, не страшно. Мне давно уж домой пора, Валерка ведь там — один.

3

Прихожу к себе в комнатенку — мама! Сын даже не белый, а синий весь. И плакать уже не в силах, только икает.

Вот когда я по-настоящему испугался. Дурень, чуть ребенка не загубил!..

Кинулся я, массаж ему делать принялся. Потом стал отпаивать молоком. Взглянул на будильник — ого! — два часа уж прошло, а я думал, минут пятьдесят, не больше, с тем типом возился.

Слышу, в дверь застучали. Открыл.

На пороге Каля. Красная вся, запаренная, платок на затылок сбит. Переводит дух и сообщает, что начальник милиции требует меня немедленно к себе.

— Передайте, — говорю, — начальнику милиции, что больной я, на бюллетене, температура высокая у меня. Да и ребенка мне не с кем оставить. Пока, — говорю, — я у вас загорал в огороде, видали, что сделалось с малышом?

Убежала она.

А через четверть часа появляется снова. И опять запаренная вся.

— Товарищ начальник приказали немедленно явиться. Дело, они говорят, срочное очень, серьезное, и вам, товарищ Четунов, обязательно надлежит быть, вот!..

— Передайте, — отвечаю, — вашему товарищу начальнику, что он набитый дурак. Дурак и чинуша. А если я ему так уж нужен, пускай он сам ко мне явится.

Она и рот свой раскрыла.

— Вот так и передать?

— Так и передать.

Исчезла она. Вынул я градусник из-под мышки, глянул — мама! — вот это температурка... И сбить-то ее, проклятую, нечем, ни таблеток дома, ни порошков. Уж скорей бы Зинаида с дежурства приходила, что ли, может, укол мне какой там сделает...

Только хотел прилечь — опять застучали в дверь. Ну кого еще там черти носят?!

Открываю, а на пороге снова она, опять эта Каля! Думал я, вся она, начисто вышла, а она — вот она. Опять стоит передо мною живая. И с тем же приказом начальника на устах.

Вся душа у меня плачет. Что же вы, думаю, за люди такие? Люди вы или звери, черт бы вас всех побрал?! Натянул я пальто и шапку, попросил дурную эту бабу посидеть с ребенком и потихоньку поплелся в милицию.

Поднял я там у них порядочный тарарам. Вышел на этот шум молодой чернявый майор, спрашивает, что здесь происходит.

Тут я ему всю музыку про людей и зверей выкладываю и швыряю на столик дежурного свой бюллетень.