Второе дыхание

— Может, чего солененького али там кисленького ему захочется, дак ты только скажи, я девчонок пришлю...

— Спасибо, ничего не надо, тетя Поля, милая!

— Ну скажешь там, если что...

Какая все же она чудесная женщина! Кто, казалось бы, мы для нее? Так, постояльцы, случайные люди, никакой от нас ей корысти. А она и молока Валерке принесет, и нянчится с ним, и деньжонками нас, случается, выручит, хоть нередко сама перебивается с хлеба на квас. Огурцов соленых, капусты, картошки притащит. Чего вам, скажет, с базара-то все носить! Там ведь оно денег стоит, а у меня все свое, некупленное...

Ушла тетя Поля. А супруга берет со стола и протягивает мне какую-то бумажонку зелененькую.

Развернул — три рубля.

— Это Каля велела тебе передать. Сказала, в благодарность за вчерашнее.

Наверно, я и действительно слишком ослаб, потому как не было сил даже взорваться по-настоящему. Швырнул я эту самую трешку, швырнул и сказал жене, чтобы вернула тут же, иначе я встану с постели и пойду к этой Кале сам.

Зинаида перепугалась, стала меня успокаивать. Даже терла виски нашатырем, потому как мне снова сделалось плохо. Схватила пальтишко свое — и к Кале.

— ...Знаешь, что она мне сказала? — спросила, вернувшись, жена. — Если, слышь, этой суммы ему показалось мало, то пусть не обижается: больше я дать не могу.

Я промолчал. Не хочу я снова расстраиваться, выходить из себя.

— А зря ты ее, эту Калю, спасал, — не удержалась жена. — Уж пусть бы давил ее тот бандит, пропади она пропадом!

— Не надо быть злой, — говорю я жене. — Зло не украшает никого, а тем более женщину.

Перед обедом в комнату к нам с блюдом соленой капусты в одной руке и с бидоном в другой вбежала Светка, младшая дочь тети Поли. Возле порога остановилась, похлопала белыми, как мотыльки, ресницами и протянула ношу жене:

— Это вам, теть Зин...

— Да мы же ведь не просили!

— Ну, я не знаю... — смутилась Светка. — Мама сказала, поди отнеси.

— А в бидоне что?

— Эти, как их... моченые яблоки.

— Спасибо, Светик. Маме спасибо передай!

Девчонка убежала.

На ней скафандром сидел старый материн ватник, рукава которого были много длиннее ее рук. На голове старая шапка-ушанка, из-под которой хвостиками торчали две жалкие беленькие косички, на ногах разбитые валенки с обтрепанными голенищами. Да и вся-то была она худая и тоненькая. Восковое, в реденьких конопушках лицо, жидкие бровки, чуть вздернутый носик, широкий рот... Заморыш, вылитый лягушонок.

Валентина, старшая, та успела уж налиться девичьей силой, ходила вальяжная, томная. Не девка — готовый товар. Зеленоватые, с поволокой, глаза ее скользили по окружающим, не замечая их, а были обращены в себя, будто вглядывались там в нечто такое, что владелица их открыла в себе лишь недавно и не успела еще рассмотреть. Одеваться она норовила по моде, потому как невестилась, — у нее был жених. Светка еще училась в восьмом, а Валентина уже работала, приносила в дом деньги, и потому все внимание свое тетя Поля сейчас отдавала старшей, замуж готовила ее так, чтобы перед людьми не было совестно.

Делами по дому она Валентину не загружала. С чем не поспевала управиться сама, перекладывала на худенькие плечи младшей. Зимой по утрам Светку часто можно было видеть у крыльца с деревянной лопатой в иззябших прозрачных пальцах. Она либо разгребала снег, либо мыла полы, либо, тростинкой мотаясь между тяжелыми ведрами, таскала с колонки воду.

Из одежды мать ничего ей не покупала, приходилось Светке донашивать то, что оставалось после старшей. Да и вообще-то Светка была неприхотлива: ела что давали, одевала что попадалось под руку. И она ни капельки не стеснялась своего затрапезного вида — потому, наверно, что еще не чувствовала себя девушкой.

К самой тете Поле изредка наведывался неразговорчивый, хмурый Степан, демобилизованный старшина-сверхсрочник, потерявший в войну жену и детей. Приходил и молча, не снимая длинной, со споротыми погонами шинели, садился за стол. Садился, вынимал кисет и закуривал. Долго курил, молчал. Потом вставал, уходил. Иногда тетя Поля кормила его обедом.

Человеком он был обстоятельным и серьезным, давно предлагал одинокой хозяйке совместную жизнь, готовый делить с ней заботы о дочерях и взять на себя все тяготы по хозяйству. Но тетя Поля считала, что поздно теперь ей, стара. Не только ведь от соседей, а и от дочерей будет совестно: взрослые. Уж одна теперь как-нибудь и дочек своих подымет, да и с хозяйством управится.

День этот для нас с Зинаидой оказался, что называется, табельным: вечером снова кто-то к нам постучался. Зинаида пошла открывать.

5

В дверь боком протиснулся Василий Андреевич, законный Калин супруг. Был он толст и сам по себе, а на этот раз все карманы его были набиты, а руки заняты кульками, пакетами, свертками. В черном, из толстого драпа пальто с каракулевым воротником, в высокой, черного же каракуля шапке Василий Андреевич встал у порога, аккуратно пошаркал коротенькими, в новеньких бурках, ножками о половик, раскланялся и начал: