Второе право на счастье (СИ)

  Ты вдруг улыбаешься так светло, так искренне, что мне в голову приходит шальная мысль, что я просто глупая паникерша, что все страхи напрасны и с тобой на самом деле все в порядке.

  - Спасибо родная. За все, - твоя ладонь обессиленно соскальзывает вниз, оставляя за собой кровавый росчерк. Ты не отводишь взгляд, на лице покоится безмятежная улыбка, ты все еще теплый и мягкий. Но ты уже не со мной, не здесь. Я навсегда осталась одна в этом огромном, наполненном пустотой и одиночеством мире.

  И тут бесконечно растянутый миг кончился, рассыпавшись тысячей осколков иступленной боли, раздирающей меня изнутри. Я не могу двигаться, даже дышать не могу, просто цепенею от накатывающих спазмов. Мгновением позже я начинаю отключаться и все вокруг медленно пожирает тьма, постепенно сужая поле зрения. Исчезает космос из бабочек за окном, салон. Я цепляюсь за угасающие искры сознания, но тьма давит все сильнее. Последнее что вижу - твое бледное лицо с окровавленным подбородком, счастливой улыбкой и взглядом, обращенным внутрь себя, к какому-то далекому и невидимому живым свету.

  Тьма победила.

  Вот с тех пор я и ненавижу свой день рожденья. День жизни для меня и день смерти для вас. Самый худший подарок от мироздания. Не хочу открывать глаза, не хочу снова видеть свои руки в пыли и крови, вернее, соке, не хочу снова чувствовать этот удушливы запах лилий, не хочу, не хочу! Хочу просто встать, оттереть руки от этой падали, бросить сумку и уйти, навсегда, не поворачиваясь, забыв и этот проклятый город, и это чертово кладбище, и вас!

  Господи, что я такое говорю ... Я... я... же люблю вас! Вы же все что у меня осталось, все что есть! Я же... должна вас любить. Хотя, кому должна? Нет в живых никого кто мог бы меня упрекнуть хоть в чем-то. Твои родители сгорели от горя и ушли почти сразу за вами, дед, как ни странно, продержался чуть дольше. И все они тоже здесь. Кремация - удобная штука, как бы цинично это ни звучало. Никому и ничего я уже не должна. Даже себе. Нельзя любить мертвых, как живых. Тем более двадцать лет кряду.

  Ладно, это все лирика. Хватит валяться в пыли, надо вставать и идти вперед. Кое-как продираю глаза - веки опухли и слиплись от соленых слез. Умываюсь из бутылки с питьевой водой, не столько оттираю, сколько размазываю по себе въевшийся бузинный сок с налипшей на него мягкой серой пылью. Где уж тут сохранить мою обычную здесь "красоту как на праздник". Так, ничего особенного, но я всегда появляюсь у моих мужчин с легким макияжем, с освеженной стрижкой, даже маникюр делаю, хотя на моих руках он не продержится и недели. Достаю зеркальце и критично рассматриваю кудлатое нечто на голове: мда, это нужно недюжинный талант иметь, чтобы так угробить ультракороткую пикси.

  Сегодня все не так. Я всегда думала о чем угодно, вспоминала что угодно, представляла, фантазировала, но никогда это не был ТОТ день. И месяц после него, наверное. Это время я постаралась как могла вычеркнуть, стереть из своей памяти. Не могла поверить, нет, не хотела признавать очевидного: вас больше нет и не будет. Слишком я с вами срослась, слишком сроднилась и в настоящем, и в будущем, в своих мыслях и мечтах.

  В первый год я все никак не могла стереть из памяти телефона твой номер. Открывала контакт, смотрела на фотографию и говорила с тобой, часами. Просила забрать меня с собой, рассказывала, как прошел день, упрекала в том, что не любишь, давно не звонишь, передавала привет мальчикам, даже ревновала тебя, и все это на полном серьезе. И считала, что это нормально, что так и надо. Пока не очнулась в дурке. Но там тоже вскоре пыталась звонить тебе то по ложке, то по тапочке. И снова очнулась, но уже в другом отделении, пристегнутая к койке с продавленным матрасом, в луже собственной мочи. И поняла что не этого ты от меня ждал, когда просил жить.

  С тех пор только один день наш. Мой подарок самой себе на день рождения. День моей несостоявшейся жизни с вами.

  Я гнала от себя память о самой аварии и о том, что последовало дальше. Притворялась, что их нет, но это было не разумнее попытки спрятаться от пожара, отсиживаясь в шкафу.

  А сейчас я предельно ясно вижу ту палату, в которой очнулась, в ужасе осматривая свой безобразно сдувшийся и растекающийся по бокам морщинистый живот, утыканный какими-то прозрачными трубками, странно голый, не прикрытый ни халатом, ни одеялом. Вижу деловито входящую в дверь медсестричку с кюветой в руках, яркую кучерявую брюнетку. Совсем молоденькую, нежную, как итальянские мадонны. Она стремительно впархивает в палату, принося с собой особую медицинскую свежесть белоснежного крахмального халата, легкий аромат какой-то дезинфицирующей химии и одаривает меня ободряющей улыбкой. И я верю, что эта кроткая голубка принесла мне добрую весть. И естественно спрашиваю.

  - А...