Второе рождение Жолта Керекеша

Жолт надеялся, что на улице Яс не окажется ни гостей, ни родственников, что у мамы, быть может, счастливый день и она не будет поминутно потирать глаза. А из-за табеля он и вовсе не беспокоился. Магде-один, разумеется, неприятно, что сын ее скверно учится, но свои огорчения, как и вечную мигрень, она всегда умела скрывать. Жолт видел тысячу раз, как незаметно, беззвучно мать плачет от боли: просто глаза ее наполнялись слезами. С ее красивого, овального, матового лица никогда не сходила чуть застывшая жизнерадостная улыбка. Видеть эту улыбку было тягостно. Однажды мама сказала: она так привыкла к головной боли, что без нее чувствовала бы себя, наверное, странно. Неприятно принимать лишь кучу таблеток, потому что от них пропадает аппетит. Только и всего. Неужели только-то и всего? Чтоб не быть никому в тягость, мама притворяется и лжет просто с блеском. Она вынуждена лгать вечно, потому что не хочет вечно жаловаться.

Это объяснение Жолт услышал как-то от Керекеша и поверил каждому слову.

Готовясь к встрече с матерью, Жолт всегда волновался и одновременно радовался: они так душевно, с таким удовольствием болтали друг с другом часок-другой. Потом мама вдруг умолкала. Она утомлялась. Она всегда очень быстро утомлялась, в этом была ее беда.

Когда в прихожей они обнялись, сын испытующе заглянул в лицо матери, но ничего на нем не прочел.

Магда-один была очень красива. Белое трикотажное прямое и очень свободное платье удачно скрывало ее худобу; на бледном выпуклом лбу под большим темным узлом волос едва заметно проступала вертикальная тоненькая морщинка; продолговатое матовое лицо освещала привычная радостная улыбка. Даже в глазах Жолт не заметил предательского влажного блеска и поэтому быстро определил, что мама действительно рада встрече, хотя на Зебулона поглядывает с некоторой боязнью.

– Его не надо бояться, мамочка, – сказал Жолт.

– Я не боюсь, – сказала она, не испытывая при этом к Зебулону никакого расположения. – Как поживаешь, песик?

– Поздоровайся, Зебулон! – приказал Жолт.

Зебулон тявкнул.

Мать вздрогнула от его трубного голоса, потом похвалила щенка за ум.

Они прошли в комнату, тесно заставленную мебелью и слегка пахнувшую пылью, и Жолт, примостившись в кресле, стал рассказывать о горе Шаш, о собачьих драках, в которых участвовал Зебулон. Рассказывал, зная, что мать это ни капли не интересует. Тем не менее она внимательно слушала либо делала вид, что слушает, и тем временем обслуживала Жолта, как заправская официантка. Она принесла холодное жаркое, хрен, апельсиновый сок. Жолт ел неохотно, но сока выпил два стакана.

Мать говорила о своих учениках. Изредка Жолт у нее их встречал. К ней ходил разный интересный народ, в основном студенты – русские, вьетнамцы, арабы. Мать учила их венгерскому языку. Среди учеников был один сириец, Хасан. Он приезжал в огромнейшем «мерседесе», денег у него была куча, и этому удивляться не приходилось, потому что отец Хасана был какой-то эмир и будто бы имел восемь жен. Последнее обстоятельство Жолта особенно забавляло, и положению Хасана он ничуть не завидовал – восемь мамочек все-таки многовато.

Мать сообщила новость: Хасан собрался жениться на венгерке, эмир поэтому страшно разгневан и грозит отречься от сына. А Хасану придется продать «мерседес»!

Потом Жолт увидел, как веки матери стали медленно опускаться. Он вытащил табель:

– Спокойно, мамочка, меня перетащили в восьмой. Надеюсь, эта новость тебя обрадует.

Мать в замешательстве просматривала отметки.

– По-моему, Жолти, в будущем тебе следует приносить табель получше.

– Лучше этого?

– Ты ведь шутишь, мой мальчик. Я уверена, что…

– Мамочка, я ничего не знаю и не умею.

– А что ты хотел бы уметь?

– Например, играть на гитаре…

– Хорошо, я поговорю с папой.

– Не говори. Я не хочу играть на гитаре.

– Но ты ведь только что сказал…

– Я сказал просто так.

– Не тревожься, милый. В конце концов и у тебя появится к чему-то влечение.

– Когда?

– Мне почему-то кажется, когда ты станешь взрослым, мой мальчик, то будешь заниматься людьми. А сейчас не ломай над этим голову… Значит, ты не хочешь гитару?

– Зачем она мне? Играть же я не умею.

– Научишься, раз есть желание…

– Нет у меня никакого желания.

Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Жолт прекрасно знал, что мать совсем не догадывается, о чем он ей говорит, да и говорил он совсем не то, что хотел.

Когда зазвенел дверной звонок, оба с облегчением встали. Зебулон свирепо залаял.

На улице, пристегивая к ошейнику поводок, Жолт пристально вглядывался в карие внимательные глаза Зебулона.

– Вот мы и здесь побывали, Зебулон. А лучше всего, если хочешь знать, нам жилось бы в дремучем лесу. Завели бы с тобой еще собак. Не пугайся, ты ведь сразу родился умницей. Пойнтеры прирожденные умницы… так сказал главный Начальник. Для меня ты всегда будешь собакой номер один, Зебулон!

Внезапно грудь Жолта стеснила странная неловкость, и язык словно стал чужим; какое-то время он еще говорил, обращаясь к собаке и опять удивляясь, с каким старанием, не дыша, Зебулон силится понять его слова.