Второй пол

Миф – это одна из тех ловушек ложной объективности, в которые слепо попадает дух серьезности. Перед нами снова подмена жизненного опыта и свободных суждений, которых он требует, застывшим идолом. Вместо подлинных отношений с независимым существующим миф о Женщине предполагает неподвижное созерцание миража. «Мираж! Мираж! Их надо убить, раз они неуловимы; или же успокоить, просветить, отучить от страсти к украшениям, сделать их действительно равными нам спутницами, близкими подругами, союзницами в этой жизни, одеть их по-другому, остричь им волосы, все им сказать…» – восклицал Лафорг. Отказавшись превращать женщину в символ, мужчина ничего не потерял бы, наоборот. Коллективные, управляемые грезы, клише очень бедны и однообразны по сравнению с живой действительностью: для настоящего мечтателя, для поэта она куда более плодотворный источник, чем заезженное чудесное. Эпохи, когда женщин любили искреннее всего, – это не куртуазный феодализм и не галантный XIX век; это эпохи – например, восемнадцатое столетие, – когда мужчины видели в женщинах себе подобных; именно тогда они оказывались по-настоящему романтичными: достаточно прочесть «Опасные связи», «Красное и черное», «Прощай, оружие!», чтобы в этом убедиться. В героинях Лакло, Стендаля, Хемингуэя нет никакой тайны, но оттого они не менее привлекательны. Признать в женщине человека не значит обеднить мужской опыт: он не утратил бы ни разнообразия, ни богатства, ни насыщенности, если принять его как межсубъектный; отказаться от мифов не значит разрушить весь драматизм отношений между полами, не значит отрицать те значения, что доподлинно открываются мужчине через реальность женщины; это не значит уничтожить поэзию, любовь, приключения, счастье, мечту – это лишь значит требовать, чтобы поведение, чувства, страсти были основаны на правде[259]

.

«Женщина теряет себя. Где женщины? Нынешние женщины – уже не женщины»; мы видели, в чем смысл этих загадочных лозунгов. В глазах мужчин – и несметного количества женщин, что смотрят на мир их глазами, – мало иметь женское тело и исполнять женские функции в качестве любовницы, матери, чтобы быть «настоящей женщиной»; через половую жизнь и материнство субъект может требовать для себя независимости; «настоящая женщина» – та, которая принимает себя как Другого. В отношении нынешних мужчин к женщине заложена двойственность, вызывающая у нее мучительный внутренний разрыв; они в значительной мере соглашаются видеть в женщине себе подобную, равную и тем не менее продолжают требовать, чтобы она оставалась несущностным; для нее два этих удела несовместимы; она колеблется между ними, не в силах в точности приспособиться ни к одному из них: этим и объясняется ее неуравновешенность. У мужчины между общественной и частной жизнью нет никакого зазора; чем больше он утверждает в действии, в труде свою власть над миром, тем более мужественным предстает; человеческие и жизненные ценности в нем неразделимы; независимые же достижения женщины вступают в противоречие с ее женственностью, поскольку от «настоящей женщины» требуется стать объектом, быть Другим. Вполне возможно, что в этом плане чувствительность и даже сама сексуальность мужчин меняются. Уже зародилась новая эстетика. И хотя мода на плоскую грудь и худые бедра – на женщину-эфеба – продержалась недолго, возврата к пышнотелому идеалу прошлых веков не произошло. От женского тела требуется быть плотью, но скромной; оно должно быть тонким, без тяжелого жира, мускулистым, гибким, крепким; оно должно указывать на трансценденцию; ему лучше быть не белым, как тепличное растение, но тронутым лучами всеобщего солнца, загорелым, как торс труженика. Одежда стала практичной, но женщина от этого не стала выглядеть бесполой: наоборот, короткие юбки куда лучше, чем раньше, подчеркивают ноги и бедра. Неясно, почему труд должен лишить ее эротической привлекательности. Восприятие женщины как общественного лица и одновременно как плотской добычи может быть весьма возбуждающим: в недавней[260]

серии рисунков Пейне изображен юный жених, который бросает свою суженую, соблазнившись хорошенькой женщиной-мэром, собиравшейся зарегистрировать их брак; тот факт, что женщина исполняет «мужскую должность» и в то же время остается желанной, долго служил темой более или менее непристойных шуток; понемногу возмущение и ирония притупились, и сейчас, судя по всему, возникает новая форма эротизма; возможно, она породит и новые мифы.